Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник)
Шрифт:
— А тот, что рядом с Бутом, это Ланкенау, — сказал Корцелиус, кивнув в сторону приземистого мужчины, несмотря на жару, нацепившего галстук и явившегося в строгом сером костюме. Прическа чиновника, золотые зубы, лицо хомячка, короткие ноги и огромных размеров живот, на котором как бы написано, сколько кружек пива этот человек выпивает каждую неделю в «партийных» пивных Брамме и других городков.
— Наш бургомистр, левый полусредний. Бодрячок. И всегда ушки на макушке. Далеко не так глуп, как кажется издали. Трюкач что надо. Вырос на пиве, как на дрожжах. На ножах с Бутом до такой степени, что в ближайшие десять лет их никому из седла не выбить. Отношения у них вроде как у Клея с Фрезером [13] : поливают друг друга грязью,
13
Кассиус Клей, Джон Фрезер — американские боксеры-про-фессионалы, чемпионы мира в тяжелом весе.
Ланкенау, Ланкенау, вот еще одно имя, которое стоит запомнить.
— Господин, который как раз беседует с нашим почтенным бургомистром, он из уголовной полиции, Кемена, обер-комиссар Кемена. Человек неслыханных деловых качеств — ни об одном мало-мальски серьезном деле он и слыхом не слыхивал.
— Вот уж не подумал бы, вид у него почтенный. Типаж что надо. Густые седые волосы, загорелое лицо, волевой подбородок — хоть сейчас сажай его перед телекамерой.
— О чем и речь, — криво усмехнулся Корцелиус, — держу пари, на следующей неделе мы все его увидим в телепрограмме «Обер-комиссар Кемена, шериф-спаситель Брамме».
— Послушайте, перестаньте вы наконец изображать Брамме каким-то паноптикумом! Чего вам не хватает? Хорошо функционирующее городское хозяйство, городок на подъеме, расцветает, тут можно жить в свое удовольствие…
— Что и доказывает случай с Плаггенмейером!
— Это могло произойти везде!
— Тут вы правы…
Я указал на класс, где, судя по всему, первая критическая фаза осталась уже позади и всем удалось со своими нервами совладать. Стройная девушка, похожая на Джейн Фонду, с пышной гривой светло-золотистых волос, ниспадавших на нарядную лиловую кофточку, начала, судя по всему, о чем-то договариваться с Плаггенмейером.
— А это еще кто? — спросил я Корцелиуса.
— Гунхильд Гёльмиц. Гун — староста 13-го «А».
Неожиданно смутившись, Корцелиус уставился на серый гравий под ногами.
— Я собирался сегодня вечером съездить с ней в Бремен, в театр. Она подруга Коринны… Я должен что-то сделать для нее! Доктор, дружище, помоги мне!
— Вы никак влюблены?
— Не знаю, но если с ней что случится, я его убью! И Карпано с Блеквелем заодно, если…
— Ну так отправляйтесь к ней в класс!
Он непонимающе уставился на меня и вдруг резко качнулся вперед, словно бегун на восьмисотметровке, угадавший выстрел стартера. Может быть, он просто отвернулся от меня, чтобы я не понял по его виду, насколько он испуган собственным порывом, а может быть, он действительно решил через открытое окно впрыгнуть в класс, чтобы прийти на помощь Гунхильд; на всякий случай я крепко схватил его за руку.
— Вы в своем уме? Стоит вам впрыгнуть в окно, Плаггенмейер черт знает что натворит!
Корцелиус с облегчением перевел дыхание.
— А что у них там за учитель в классе? — быстро спросил я, чтобы помочь ему поскорее овладеть собой..
— Доктор филологии Иоганн Ентчурек. Когда я еще был в «Соколах» [14] , он написал на меня донос директору гимназии: я, мол, обозвал его Гётцем фон Берлихингеном [15] . Теперь ребята помягче, и у него кличка Иоанн Безземельный [16] . Это его любимый исторический герой, если не считать Гитлера и Гинденбурга.
14
«Соколы» — организация социал-демократической партии для подростков.
15
Берлихинген Гётц фон (1480–1562) — немецкий рыцарь, участник крестьянской войны 1524–1526 годов. Командовал крестьянским отрядом во Франконии. Перед решающим сражением в мае 1525 года предал крестьян: Герой пьесы Ф. Шиллера.
16
Иоанн
— Что это у него с правой рукой? Протез?
— Гм… В тридцать девятом году он опубликовал в «Браммер тагеблатт» стихотворение «Моему фюреру». В сорок восьмом был денацифирован и сейчас в той же газете добивается принятия закона против радикалов. «О родина моя! Ни о чем не тревожься!»
— Кто знает, что написали бы вы, приведись вам жить в условиях фашистской диктатуры.
— Мы тут языками мелем, а они там вот-вот погибнут!
— Перестаньте вы наконец причитать! Сделали бы лучше что-нибудь для Плаггенмейера, пока было время! Подумаешь, напечатали несколько жалких строк в своей газетенке… Вы тоже не собирались разворошить осиное гнездо! — зашипел я. А потом, помолчав, добавил: — Как быть?
Он беспомощно пожал плечами.
Нижеследующие события я наблюдал издали, через окно, и все, что я видел, это были двадцать пять человек, застывших на своих местах. Я прошу снисхождения за то, что ради напряженности сюжета прибегаю к запрещенному, в общем-то, приему, изображая происходившее так, будто я не только переживал его, но и мог отгадать мысли действующих лиц.
Ханс Хеннинг Хакбарт, всегда занимавший место за столом в последнем ряду, чтобы не подвергнуться неожиданной атаке сотоварищей, Ханс Хеннинг Хакбарт; по кличке Ха-ха-ха, откладывал свои бесконечные планы самоубийства на неопределенное время только по той причине, что постоянно внушал себе другую мысль: он-де избран судьбой, чтобы сыграть на сцене этого мира роль необыкновенную. Когда-нибудь, убеждал он себя, он совершит нечто такое, что сразу выделит его из толпы, и тогда все прожекторы направят свои лучи на него — это и будет великим поворотом в его жизни.
Юноша невыразительной внешности, уже расплывшийся, он видел свое спасение только в мечтах о будущем. Будь у него хотя бы хорошо подвешенный язык, это как-то компенсировало бы его внешность в глазах девушек; нарочитая мировая скорбь и заемный цинизм с гарниром из эстрадных острот и шуток, направленных против учителей, родителей и политиков, могли бы вызвать к нему кое-какой интерес, но и в этом отношении он ничем себя не проявил, не было в нем ничего похожего на врожденное высокомерие и нахальство. Даже доктор Ентчурек позволил себе высказаться по его поводу в том смысле, что Хакбарт говорит мало, зато все, что он говорит, — несусветная чушь. (Правда, говорил он только о своем предмете, истории.) Социологическое анкетирование, которое провели в этом году в гимназии студенты педагогического института из Бремена, показало, что он стоит в самом низу шкалы «уважения и любви» и может быть отнесен к категории «пребывающих в психологической изоляции». Причем эта «изоляция», полное безразличие к нему одноклассников, вовсе не объяснялась чисто социальными причинами: в классе, где учились дети людей состоятельных, он тоже, несомненно, принадлежал к числу имущих, его отец был почитаемым и высокооплачиваемым зубным врачом, имевшим обширную практику в респектабельном районе Брамме — Остервердере.
Как знать, может быть, положение Ханса Хеннинга Хакбарта оказалось бы не столь плачевным, если бы все не усугублялось тем, что его угораздило влюбиться не в кого-нибудь, а именно в Гунхильд Гёльмиц — в Гун, как она называла себя из любви к шведскому. И Гун, казавшаяся ему чем-то вроде шведской богини света Лусии и Аниты Экберг [17] , воплощением всех женских добродетелей и прелестей в одном лице, эта
Гун, выражаясь старинным словом, владела всеми его помыслами, переполняла все его естество, как он выразился в одном из своих стихотворений: «Ты во мне, я гляжу сквозь тебя, когда мечтаю у моря, Ты во мне, мои мечты проходят сквозь тебя, когда я гляжу на море».
17
Анита Экберг — знаменитая звезда экрана 50—60-х годов, исполнявшая обычно роли обольстительниц.