Арестант пятой камеры
Шрифт:
Вот как это произошло, Андрей. Таким образом, задание выполнено, точнее - почти выполнено, так как формально хозяин положения - Политцентр. Но само собой понятно, это временно…
Колчака пока не видел. Сам арест обошелся без моего непосредственного участия, на мою долю выпали лишь функции режиссера. Оно и к лучшему…
Выплеснул все на бумагу и почувствовал облегчение: очистил голову от того, что теперь мне уже не нужно. Все уложилось в символы букв… Опять хмуришься? Не надо. Как видишь, в последнюю минуту удержался от психологических изысков. Начинаю исправляться - одни факты. Цепочка фактов - и ничего более.
Скребнув по бумаге и оставив после себя россыпь чернильных брызг, перо остановилось. Затем оно в нерешительности приподнялось над столиком, и, вновь опустившись, поставило точку.
– Точка, - вслух сказал Стрижак-Васильев и повторил: - Точка.
Он перечитал густо исписанные листы. Усмехнулся. Действительно, события, превратившись в строки письма, уже не волновали. Они стали прошлым. Фэт акомпли, как говорят французы, совершившийся факт.
Стрижак-Васильев представил себе выражение лица Парубца, когда тот будет читать письмо. Но… Переслать письмо, видимо, все-таки не удастся. А жаль… Наверно, Парубец сейчас в Новониколаевске, куда он, конечно, перевез свою гирю, а может быть, на фронте, где-то в районе Красноярска, где Пятая армия добивает войска «верховного правителя»… Но где бы он ни находился, радиограмму ему доложат. Так что он будет знать о случившемся. И он, и товарищи из Реввоенсовета. Не узнают только Нейбут и Саша Масленников… Но когда их вели на расстрел, они знали, что это когда-нибудь произойдет. Должны были знать.
Задание выполнено.
В этих словах овеществлялись два последних месяца его жизни. Да и только ли два месяца?
Арест приближал неизбежную агонию колчаковщины - то, за что долгий год сражались коммунисты на фронте и в тылу. Фэт акомпли…
В купе вошел Буров, покосился на исписанные листы бумаги.
– Все пишешь?
– Пишу…
– М-да, - сказал Буров и потер ладонью пунцовую щеку.
– Каждому свое… Роман?
– Что-то вроде… А ты, гляжу, щеку отморозил?
– Пустяки… За такое дело не щеку - жизнь отдать и то не жаль. Много я за время владычества его навиделся… Э-э, да что говорить! А щека что? Заживет щека…
На голове Бурова был лисий малахай. Широкую с чужого плеча бекешу стягивал ремень, на котором почти у колена болталась деревянная коробка маузера. У маузера была сбита мушка, поэтому начальник партизанского конвоя поезда пользовался в деле наганом, но с маузером все-таки не расставался.
– Присаживайся, чувствуй себя как дома, - пошутил Стрижак-Васильев.
– Ну, если как дома…
Буров стащил с головы малахай, придерживая маузер, сел, огляделся.
– Ничего устроились, а? Хочешь - воюй, а хочешь - отдыхай… Диванчики, лампочки, коврик…
– Все в порядке?
– Будто так. Вот только Колчак что-то просился с начальником охраны переговорить… Мне мои ребята сообщили. Сомнение у них…
– Кадлец у него был?
– Нет, он сейчас на паровозе, у машиниста.
– Зачем?
– А черт его знает! Видно, опасается… Привык, что эшелоны под откос летят, ну а адмиралов не каждый день возить приходится… Может, ты лично сходишь?
Слово «лично» Буров любил так же, как и свой маузер, и к месту и не к месту вставлял его.
– Как бы «верховный» чего не выкинул… Сходи побеседуй. А я пока посижу тут. Договорились?
– Ну что ж…
Стрижак-Васильев
– Товарищ комиссар, огонька не найдется? Стрижак-Васильев достал из кармана спички, протянул черемховцу.
– Шахтер?
– Углекоп, - сказал черемховец, раскуривая козью ножку.
Огонек спички повис над проржавевшей жестянкой…
– Смотри, как бы не взорвалась…
– Не взорвется, - успокоил черемховец.
– Они, эти самоделки, такие: час вонь, а опосля огонь.
– Солдаты говорят, что винтовка раз в год сама стреляет.
– Так то винтовка… А тут… - Он тряхнул жестянками.
– Горе! Вот пушку мы сработали - так это да. Чудо заморское. Дистанция, ежели не врать, куцая, а грохоту - что у двенадцатидюймовки. От одного грохота в портки наложишь. И сила подходящая… Не пушка - геенна огненная.
Разговор со словоохотливым партизаном развеселил. Улыбаясь, Стрижак-Васильев направился в противоположный конец коридора, где, облокотившись спиной о стену вагона, скучал чех, а вероятней - словак, белобрысый и толстогубый, веснушчатый, с голубыми глазами - рязанец, да и только.
– Наздар!
– сказал Стрижак-Васильев.
– Наздар!..
– вяло ответил на приветствие часовой и не спеша открыл дверь. Ему было безразлично все происходящее здесь, его интересовала лишь его чешская Рязань…
Стоявший у окна спиной к вошедшему Колчак обернулся, сделал несколько шагов навстречу Стрижак-Васильеву. Остановился в выжидательной позе. В салоне было полутемно, горела лишь настольная лампа. Но все же можно было разглядеть мятое, небритое лицо с крупным орлиным носом и словно нарисованными тушью темными глазами, которые, по мнению омских дам, делали адмирала неотразимым. Адмирал постарел, явно постарел…
– Я просил кого-нибудь из чешских офицеров… - сказал Колчак.
– Начальник чешского конвоя сейчас занят, если вам угодно говорить только с ним, то вам придется подождать.
– Вы?
Острый, крупный кадык на шее адмирала подпрыгнул к подбородку и вновь исчез за воротником френча. Стрижак-Васильев понял, что Колчак узнал его.
– Вы живы?..
Вопрос относился к числу риторических. Итак, «пришелец с того света». Заключительная сцена плохой мелодрамы. Стрижак-Васильев поморщился. Он не любил мелодрам, тем паче если их играли любители. И, предупреждая последующий вопрос, объяснил:
– Приговор военно-полевого суда не был приведен в исполнение. Мне удалось бежать.
– Вон как… Мне не докладывали, - сказал Колчак таким тоном, будто тогда или теперь от этого что-то зависело.
– Видимо, не хотели отвлекать вас от более важных занятий, - заступился за неизвестного ему чиновника из министерства внутренних дел Стрижак-Васильев.
– Может быть, присядем?
– Да, да, конечно… Они сели.
– Не думал, что мы с вами встретимся еще раз…
– Я тоже, - сказал Стрижак-Васильев.
– Но, как видите, встретились. И мое «последнее желание» осуществилось. На это потребовалось немногим больше полугода… Но не будем отвлекаться. Зачем вам потребовался начальник чешского конвоя?