Арестант пятой камеры
Шрифт:
Колчак поднял глаза, помедлил.
– Я хотел узнать, кем осуществлялась… эта акция.
– Насколько я понимаю, вы были в некотором роде очевидцем.
– Я имею в виду другое: по чьему указанию произведен арест?
– По приказу командования чешского экспедиционного корпуса.
– И что же они собираются предпринять далее?
– С вами?
– Со мной и… теми, кто сопровождал меня.
– В Иркутске вы будете переданы Политцентру. Об этой организации вы, кажется, знаете - блок правых
– Генерал Жанен знает о случившемся?
– Разумеется.
Кажется, последнее произвело на Колчака наибольшее впечатление. Он подался весь вперед.
– Вы хотите сказать, что Жанен санкционировал арест?
– Совершенно верно, - подтвердил Стрижак-Васильев.
– Но слишком строго судить его не стоит. Он был поставлен перед выбором: или Колчак и золотой поезд, или беспрепятственная эвакуация из России доблестных союзных войск. Понятно, что он предпочел эвакуацию, тем более что, как вы догадываетесь, адмирал Колчак особого интереса для союзников уже не представляет.
– Но, помимо всего, существует честь.
Похоже было, что Колчак ищет у него сочувствия.., Но то ли еще в жизни бывает, а чувство юмора никогда не было сильной стороной «верховного правителя»… Мелодрама явно превращалась в фарс - обычный просчет любительских спектаклей…
– Что касается чести вождей белого движения, то тут я пас, - сказал Стрижак-Васильев.
– Но позволю себе заметить, что, судя по тому, во что вы превратили Сибирь, лично ваши представления о чести и совести были достаточно емкими…
– Я сейчас пленник и в силу своего положения лишен возможности дискутировать с вами…
Стрижак-Васильев улыбнулся.
– Вы, как всегда, любите звонкие слова, адмирал.., Наш спор, который начался в девятьсот четвертом, закончен. И вы не пленник, а преступник. И как у каждого преступника, у вас впереди - следствие, суд и приговор, который, я уверен, не останется только на бумаге, а будет приведен в исполнение… Что касается дискуссии, то вам теперь остается дискутировать только с самим собой…
Наступило молчание.
– Надеюсь, госпожа Тимирева не будет подвергнута аресту?
– И ей, и Гришиной-Алмазовой ничто не угрожает.
– Я могу быть в этом уверенным? Стрижак-Васильев пожал плечами.
– И, если разрешите, последний вопрос.
– Слушаю.
– Вы представляете здесь Политцентр?
– Нет, большевиков. Все?
– Все…
Когда Стрижак-Васильев вернулся в купе, Буров спал. Но лишь Стрижак-Васильев тронул его за плечо, он сразу же открыл глаза.
– Ну что?
– Хотел узнать, по чьему приказу арестован и кому его передадут.
– Про судьбу свою, значит?
– Про судьбу…
– Ну, судьба-то у него теперь известная - та, что нам готовил. Жаль только, что у каждого одна смерть…
Буров расправил плечи, зевнул.
– Ты у него лично обыск производил?
– Нет.
– Что так?
– Ни к чему, пожалуй.
– Как знать… А если оружие? Возьмет - и поминай как звали.
– Думаешь, застрелится?
– А что? Запросто.
– Нет. Если раньше не застрелился, то теперь не застрелится.
– Может и так, тебе видней… - И, повернув голову на тугой шее, сказал: - Мне Илья note 13 говорил, что ты с адмиралом лично знаком, верно?
– Верно. Во время русско-японской познакомились, в госпитале вместе лежали.
– Ишь ты…
– Я же морской офицер.
– Был, - уточнил Буров.
– Был.
За окном глухой непроницаемой шторой висела темень. Буров встал, прижался лбом к стеклу, снова сел.
– Что увидел?
– Да разве увидишь что?.. Это я так, для порядка… Он достал из бездонного кармана бекеши несколько коробок папирос, положил на столик.
– Кури, трофейные. Штабные на год запаслись… Стрижак-Васильев взял одну из коробок, посмотрел наклейку. Папиросы назывались «Атаман». На коробке был изображен «читинский самодержец». Маньчжурская папаха, бурка, грозные усы. Семенов на коробке напоминал то ли Козьму Пруткова, то ли забайкальского Илью Муромца.
– Тоже знакомец?
– Нет, с этим не привелось.
– Ничего, придет время, и с Семеновым поближе познакомимся, - пообещал Буров.
Он закурил.
– Табак будто маньчжурский: слабый, а приятный… Перестук колес стал реже. В купе вошел начальник эшелона № 52 майор Кадлец, стройный, голубоглазый, над четко очерченным ртом аккуратная щеточка усов. Кадлец был еще молод, считался красавцем и пользовался неизменным успехом у провинциальных дам. Разоружение конвоя Колчака вопреки его опасениям прошло без осложнений, а поездка в Иркутск из такой дыры, как Нижнеудинск, сулила удовольствия.
Сияя глазами и улыбкой, Кадлец почти без акцента сказал:
– Прибываем.
По состоявшемуся соглашению Колчак должен был быть передан Политцентру только после того, как из Иркутска выедут все «высокие комиссары». Жанен не хотел встречаться со своим бывшим другом при такой не совсем удобной для него, Жанена, ситуации… Поэтому под Иркутском предстояла остановка, возможно длительная.
Буров надел малахай, застегнул бекешу.
– Пойду посмотрю, как там…
Майор Кадлец, содержавший до войны в центре Праги роскошную парикмахерскую, вежливо кивнул ему вслед, как старому, но не особенно выгодному клиенту, и сказал: