Аргонавты
Шрифт:
В мире нет более разных существ, чем человек и змея. У них нет ни единой точки соприкосновения, способной хотя бы на время установить меж людьми и змеями перемирие.
Вот и сейчас, хотя добыча была явно не по зубам, змея, раскрутившись стальной пружиной, прыгнула на свою жертву. Эвридика не могла пошевелиться. Казалось, ее воля намертво парализована страхом. Женщина хотела закричать, но лишь сиплый хрип вырвался из сжатого спазмами горла. Но этого было достаточно, чтобы змея без колебаний впилась в нежную кожу и тут же скользнула прочь, оставив кровоточащую ранку там, где сомкнулись ядовитые челюсти.
Мир
Они смеются. Они надо мной смеются,- была последняя судорожная мысль, и смерть похитила Эвридику.
Орфей не сразу заметил отсутствие жены, а когда опомнился, встревожиться не успел. Из лесной чащи хмурые и чем-то озабоченные навстречу Орфею двигались два лесоруба.
Вы не встретили в лесу мою жену, Эвридику?
– на всякий случай спросил Орфей. Но он уже и сам понимал, что то мертвое тело, что бережно положили на траву лесорубы, то тело принадлежало Эвридике.
Я не верю! Этого не может быть...
Орфей в ужасе попятился, надеясь, что то лишь дурной сон, и стоит проснуться, как снова улыбнется утро и смеющаяся Эвридика помчится по росистому лугу, не очень-то увертываясь от жадных объятий мужа.
Но лесорубы молчали, и это было горше всего потому, что скажи они что, любое слово могло оказаться той тоненькой нитью, что разделяет бред и действительность. Орфей это очень хорошо знал, ведь слово, вплетенное в мелодию, было его верным оружием многие годы, и кому, как не Орфею, знать, сколь мало правды таится в словах.
Орфей опустился на колени, коснулся ладонью побледневшей щеки, все еще не доверяя собственным ощущениям, погладил волосы жены. Локоны, словно живые, тут же обвились вокруг пальцев.
Она умерла!
– и столько тоски было в коротком всхлипе Орфея, что грубые лесорубы не могли сдержать скупых слез. Более Орфей ни о чем не спрашивал. Он поднял Эвридику, тело которой казалось на удивление легким, и, пошатываясь, как слепой, пошел в ту сторону, где был его дом, их с Эвридикой дом, только без Эври- дики.
Все остальное Орфей помнил смутно, словно напрочь отгороженное от внешнего мира туманной завесой. Он принимал соболезнования, выслушивал утешения друзей и приятелей, но это как сквозь сон. Машинально кивал головой.
А Орфей, видно, не очень страдает,- поговаривали люди, глядя на окаменевшее лицо певца.
Орфей, действительно, не очень страдал. В голове не укладывалось, что Эвридики больше нет. Это было бредом, это не могло быть правдой, но Орфей почему-то думал, что она, его возлюбленная Эвридика, до сих пор бродит в лесу. Пусть измученная, уставшая, похудевшая от долгих скитаний, но живая, а тело Эвридики и не могло иметь к ней никакого отношения. Его любимая была сама жизнь. Тело было мертво, и оно никак не могло принадлежать Эвридике.
После похорон Орфей вначале попытался зажить прежней жизнью. Только кифару в руки старался не брать, обходя инструмент стороной. Он пытался поддерживать тот порядок и ритм, что был заведен его женой. Но то тут, то там, натыкаясь на вещи, украшения, безделушки, принадлежавшие Эвридике, Орфей вдруг замирал, словно пораженный столбняком, и
Уйми свое горе,- осуждали друзья и приятели скорбь Орфея.- Что толку мертвой от печали живых? Видишь, даже лучшие подруги Эвридики утешились, даже ее родители снова занялись делами, как если бы дочь их по-прежнему была жива.
Но Орфей лишь отмалчивался, отворачиваясь от доброхотов.
И в одно раннее утро небрежно притворил дверь жилища и ушел, прихватив лишь дорожный плащ да кифару: единственное напоминание об утрате.
Опустел без Орфея город. Иссяк поток приезжавших послушать чудесного певца. Его жилище мрачнело, покрываясь трещинами и пылью. Ветер швырял в приоткрытую дверь пригоршни сора и листьев - нет Орфея.
А он в одиночестве бродил по окрестным горам, как будто вдали от людей находил мучительное успокоение: тут никто не мешал думать о погибшей. Тут не было сочувственных взглядов и снисходительного участия. Но мука по-прежнему испепеляла душу.
И тогда Орфей решился:
Раз смерть не приходит за мной, я сам отправлюсь на ее поиски.
И так велика была его мука, что скалы бы сжалились над несчастным.
Содрогнулась земля, осыпаясь окрошкой камней, и из недр почудился Орфею голос:
Ступай к пещере Тэнара, певец. Там отыщешь ты то, что ищешь.
Подумал Орфей, что призывает его царь Аид, повелитель мертвых, но лишь радость взыграла в его сердце, смерть казалась отрадой.
Человеческой муке всегда есть предел, заглянув за который, перед тобой откроется бездна. Плачь и кричи, рви зубами края рукава, но бессильно твое отчаяние. И тогда смерть - избавление. Смерть, как бы не судили старуху люди, всегда награда усталому путнику. Смерть не бывает ни страшной, ни мучительной. Это жизнь, остатки живительных соков в теле заставляют тебя страдать. А смерть - тот же сон, но без сновидений: ведь и сны - связующее звено с жизнью.
Орфей же жаждал покоя. Ни минуты не колеблясь, отправился певец в дикие горы, туда, где, по слухам, находилась дорога мертвых.
Но разве можно жить, коль душа умерла?
Трава, пригибаясь, указывала путь Орфею. Дикие звери меняли обычные тропы, чтобы не чинить препятствий. Звезды ярко сияли по ночам - даже тучи и облака сидели в воздушных замках, чтобы певец мог идти и ночью.
Места становились все безлюдней и глуше. Редкий лес сменился рыжей степью с выжженной солнцем травой. И лишь на горизонте тоненькой полосой чернели мертвые горы. Туда и лежал последний путь Орфея. И чем ближе к немым скалам, тем гуще и чернее падающие от гор тени.
Неведомым чувством Орфей угадал ту скалу, которую видеть живым не дано, а мертвые не возвращаются, чтобы поведать, так ли правы оставшиеся, утверждая, будто то и есть вход в царство Аида.
Орфей поправил на плече кифару и шагнул в темноту, ни разу не оглянувшись: там, за спиной, оставался мир, которому не было до певца дела. Тут, куда сбегал узенький черный ручеек, Орфея ждала награда.
Ручеек, чем глубже спускался Орфей, становился шире. Воды, вначале робкие, забурлили, разбрызгивая брызги. И там, куда падала капля на каменный свод подземелья, в скале вода прожигала дыры. Орфей угадал, что верен его путь, ибо лишь воды Стикса ядовиты и горьки.