Архангельские новеллы
Шрифт:
Извошшики заплакали, и все заплакали и сказали:
— Пойдемте — всенародно умолять ихны величия, не пожалеют ли, пожалусто, простого народу!
Вот запели и пошли всема' ко дворцу. Выстроились перед полатами в ширинку, подали на ухвате прошенье. Аграфена гумагой машет да кивает. И бабка ужимается и девка мигает. Оне думают, народ их поздравлять пришел.
Што делать? Нать за царем бежать. А всем страшно: притти с эдакой весью, дик захвоснет на один взмах. Однако главной начальник сказал:
— Мне жись не дорога.
Чиновники говорят:
— Ура! Мы тебе ераплан, либо там дерижаб даим, только ты его за границу не угони.
Начальник в ероплан вставился, от извошшиков деликат в кучера. Пары розвели, колесом завертели, сосвистели. Ух, порхнули кверху, знай, держи хвосты козырем!
Пока в городе это дело творицца, царь на Пустых островах в лютой досады сидит. Ехал не пошто, получил ничего. Ехал, ругался, што мешков мало взяли, приехали — сыпать нечего. Ни пароходов, ни сахару; хоть плачь, хоть смейся. Сидит егово величие, пиво дует. В город ни с чем показаться совеспо. Вдруг, глядит, дирижаб летит. Машина пшикнула, пар выпустила, из ей начальник выпал с деликатом. Начальник почал делать доклад:
— Ваше высоко... Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила... Личики свои в темном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят...
Царь руками сплескался да на дирижаб бегом. За ним начальник да деликат. Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, амператор пару поддает, дров в котел подкидыват... Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал.
Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал стоит да кланеится. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел.
— Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашенья!
Народ и видит, дирижаб летит, дым валит. Рра-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались, за комод багром зачалились.
Выкатил царь из машины, да к царицы.
За коршень сграбился:
— Што ты, самоедка... Што ты, ко'льско страшилиш-шо!
Аграфена засвистела:
— Ра-а-атуйте, кто в бога верует!!.
Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.
Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.
Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:
— Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.
Вот оне все трое сидят на полу — царица, бабка да дочка — и воют:
— Позолоту-ту сби-и-л, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!..
— Каку таку позолоту?!
— Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.
— Да это на
Ваньки-маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно их в ом-морок бросило.
Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:
— Держите вора-мазурика!.. Хватайте бродягу!
Царь кулаком машется:
— Сказывайте, как дело было.
Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают...
Царь слушал и сам заплакал:
— Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил... Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь, пеком-то вас как сволокло...Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти... Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли... Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить...
— Ничего, папенька, мы шшолоку наварим и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.
Царь побегал-побегал по горнице, на крыльцо вылетел.
Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся.
Царь кричит:
— Стой! Нет ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?
Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами.
— Видели, видели! Мушшина бородатый в сертуке туда полз с туесом, а обратно поро'зной.
— В котору сторону пошел?
— А будто по мосту да в Заречье справил.
— Тройку коней сюда! — царь кричит.
Тройку подали. Царь с адъютантом сел, да как дунули, дунули, только пыль свилась, да народ на карачки стал. Через мост к зарецким кабакам перепорхнули. Катают туда-сюда, спрашивают про Капитонка:
— Тут?
— Нет, не тут.
— Тут?
— Нет, не этта!
Буди в Канской мох мужичонко провалился... А Капитонко ведь там и был. Учуял за собой погоню, — бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.
— Ты, бабушка, с чем тут?!
— Чай пить средилась. А ты хто?
— Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить... Царь сюда катит, он тя застрелит.
— Благодетель, не оставь старуху!
— Затем и тороплюсь. Скидовай скорей сарафанишко да платок, в рогозу завернись, да садись под трубу заместо самовара.
Живехонько они переменились. Капитонко уж в сарафане да в платке по избы летат, самовар прячет, бабку в рогозу вертит, на карачки ей ставит, самоварну трубу ей на голову нахлобучил:
— Кипи!
Тут двери размахнулись, царь в избу. Видит, старуха около печки обрежаится:
— Бабка, не слыхала, этта мужик в сертуке мимо не ехал?
А Капитонко бабьим голосом:
— Как не видеть! Даве мимо порхнул, дак пыль столбом.
— В котору сторону?
— Не знай, как тебе росказать... Наша волость — одны болота да леса. Без провожатого не суниссе.