Архангельские новеллы

Шергин Борис Викторович

Один малограмотный заводский сказочник вАрхангельске показал мне том переводного романа XVIII в. «Родольф или пещера смерти»:

— Вот, сын читал мне три вечера, а я обскажу в час, в полтора.

— Как же ты запоминаешь?

— Хорошо да худо помнится, а серёдне забывается.

То есть, слушая, оп запоминает остов, схватывает контрасты.

В 1927 году пишущий эти строки рассказал «Короля Лира» по Шекспиру на двинском пароходике. Затем новеллу Бокаччио о женщине с ланями. Через несколько дней, едучи обратным рейсом, я узнаю мою новеллу в устах буфетной уборщицы. Рассказывает бабам-молочницам, совершенно переработав обстановку новеллы и имена. Донна Беритола превратилась в «Домна Дверипола», Флоренция в «Лавренцию». Героиню находит на «Голодном острову» рыбак-промышленник (у Бокаччио — герцог Флорентийский).

На мой вопрос, все ли она помнит, что слышит, уборщица с парохода ответила:

— На всякой цветок пчелка садится, да не со всякого поноску берет.

Включили в свой репертуар наши сказочники и «Лира». Через два года после моего рассказа «Лир» был записан на лесопильном заводе бывшем Фонтейнес. Лир превратился в «адмирала Рылова».

За малыми исключениями [2] , новеллы и сказки настоящего сборника слышаны были мною дома, в городе Архангельске, еще в юности. С тех пор я рассказываю их, сохраняя фабулу, но меняя форму, внося новые эпизоды, распространяя диалоги и т. п., в зависимости от интересов данной аудитории, также и от собственного настроения. Это в традиции северных сказочников.

2

Напр.

сказку "Ворона" слышал я от О.Э. Озаровской.

Новеллы и сказки эти говорю на архангельском наречии, так как, повторяю, в г. Архангельске они были впервые восприняты и в известной степени там же отстоялись.

Б. Шергин.

СТАРИНА О ГОСТЕ НОРВЕЖИНЕ

У синего моря, у солоного, У светлого Гандвика [3] студеного, У Двины реки в Низовско'й земли поживала жоночка устьяночка. Было у жоночки деветь сынов, десята дочка любимая. Перьвого сына вода взела, второго сына земля взела, третьего мать на войну сдала. Шесть сыновей на лодью [4] зашли во студеное море промышлять пошли — разбивать кораблики гостиные [5] . Дочку-ту жоночка выростила, выдала замуж за норвежаиина, за умного гости отменитого. Увез ей норвежин за сине море, во свою землю, во большу семью. Жила молода, не печалилась. Отставала обычая крестьянского, навыкла обычая латыньского. Тут повытают снежочки у чиста' поля, придет весна разливна красна. Тогда молода стосковалася, стала мужа упрашивать: — Поплывем, норвежип, во святую Русь, светлым светла земля русская! она травами, цветами изукрашена. Поплывем, норвежин, в гости к маменьке. Норвежин ей на смех отворачиват, отнялся норвежин недосугами. Она год жила, и другой жила, родила сына, закручинилась. Повеяли ветры весенние, побежали кораблики за море. Молода-та мужу разговариват: — У нас руска-та земля хлебородимая, житными полями изукрашена, кунами-соболями изнаполнена. Дорогу'-ту рыбу кораблем берут; добрых коней с торгу табуном ведут! Поплывем, норвежин, во крещену Русь! А и тут норвежин не ослышался, Оснастил кораблик белопарусной. Нагрузил товарами мено'вными [6] , которы товары в Руси надобны. Порядил подсобных корабельщиков. Выпало пове'терье на Русь итти; скричала гогара за синим морем; оплакала мати норвежина. Побежал корабличек за море, во светлое, печальное раздольице. Парусом бежали полтретья дни, Оминули береги варяжские. Варяжско-то море на волнах стоит, встречу норвежанам лодья летит. На той лодье Русь крещеная, шесть братов, — дружина разбойная. Струбила Русь во серебрян рог грозно, и звонко, и жалобно. Ударила Русь на норвежаны; сгремели копья долгомерные о булатны доспехи норвецкие. Молода дружина корабельная твердо стала о норвежипе. Они телом толсты, а умом просты. Запа'дали норвежана труп на труп. А разбойна та дружина натодельная, от роду доспеху с плеч не складывали, оприче копья забавы не задеивали. Молода-та жоночка норвежанка Жмет своего детища посечена, На полы младеня порублена. Видит норвежан, крепко бьючися, Молит себе смерти скорые: — Не видеть бы в мертвых своего мужа. А он в первых испил чашу смертную, от Руси крещеной без правды убит. Ра'тились норвежана мужественно, билися дни'ну до вечера,— никто не избыл смерти горькие. Разбойна дружина стала радоваться: — Немцев-то было шестнадцатеро, нас-то молоденьких шестеро! А ратно-то дело нать доправливать. Они трупье-то сбодали в море копьями, расхожий товар следом высвистали, отборной товар в лодью выгрузили. Вдовицу норвежанку в полон взяли, Воевав, кораблик огнем сожгли. Разметали по морю, по синему По широкому печальному раздольицу. Встала заря многокровавая, Красно-то солнце ушло к за'кату. Норвецко-трупье плывет к западу. Разбойна дружина разгулялася. Они пьют, и льют, и в набаты бьют. Люто пили, — обесстужились, молоду вдову стали безчестити. На первой, на па'зори, на утренней Затянуло дружину в могутны сны. Один только разбойничек не спит, не лежит,— У руля сидит, на вдову глядит. Призняла'ся [7] на коленца молода вдова, обвела кругом очи ясные. Пустила вопль но синю морю, по светлому, печальному раздольицу. Стала звати на русску речь: — Прости, прости, любезный муж! Прости, осударь, одинакой сын! простите, осудари корабельщики! простите, городы норвецкие! Тебе бог судья, Земля русская! Не виню дружину разбойную, мне положить обида на свою голову! Нету причитанья против вдовьего, нету слез против матерних. Еще плачет жоночка на русску речь,— молодой-то разбойник приросслушался. Учал вдовы разговаривать: — Не плачь-ко ты, жоночка норвежанка! Мужу твоему не воротитися, покоен

лежит во синем мори. Муж твой убит, а и всем там быть. У тя кто остался роду, племени? Ты какого отца, какой матери? Ту руського роду, аль норвецкого?! Ему стала полоняпочка сказывать: Я по мужу-то немка, а род с Руси. В Двинской-то губы, в Низовской земли, У светлого Гандвика студеного Поживала маменька Устьяночка. Было у маменьки деветь сынов. Я — та десята любимая. У меня первого брата вода взела; Второго брата земля взела; третьего мати на войну сдала. Шесь-то братей на лодью зашли, побежали до моря, до Варяжского. Нет об их ни вести, ни павести. После-то братнева бываньица одна я у маменьки выросла. Наехали сваты из-за моря, Взели меня за норвежанина, за ласкового молодца хорошого. Увез меня норвежин во свою землю. Тут год-то за годом как снег идет. Жили пожили, сына нажили. Падут ветерочки полуденные, побежат лодейки весновальные, стала я мужа уговаривать: — Поедем, норвежин, в гости к маменьке! Навеку меня норвежанин не бранивал, поперечного словечка не говаривал, покрутил подстанных корабельщиков, отворил паруса белы полотняны. Оминули береги варяжские, норвецка-та земля потаилася. Студеное море на волнах стоит, Навстречу-ту ваша лодья бежит. Труба-та трубиг, и копье звенит. Зарудилися [8] поддоны корабельные, побежала кровь во сине море. Выпили норвеги чашу смертную. Не осталося в живых ни единого. Нету у меня мужа милого, нет у меня детища любимого. Только сраму у меня много добыто, вековечного укору будет до веку... Молодо-ет разбойник приужа'снулся, захватился за сестру, приросплакался. Зачал дружину роспинывать, не по доброму братьев побуживать: — Горе нам, братья разбойники! Гро'зна беда сотворилася! Страшное дело учинилося! Мы зятя на копья насу'нули, Милого племяша секли на полы, родну сестру обесчестили!

3

Гандвик —Белое море.

4

Лодья - древнее морское парусное судно.

5

Гостиные - купеческие.

6

Для меновой торговли.

7

Приподнялась.

8

Зарудились - окровавились.

АНИСА

У отца было три сына. Старшие во время выучились и к торговому делу присвоились. Во пору женились и гнездо развели. Только про младшего родители горевали, а люди судачили. Санька в грамоту был вострой, кончил коммерческу школу, а про торговлю слышать не хотел. Три дела держал на уме: первое — на корабельных верфях мастерам пособлял, еду и сон забывал; второе — в картишки играл; третье — соломбальскую красавицу Анису обожал. Знаком не был, издали любовался. Ее увидел Санька на Масленой, во время гулянья, когда бывает шествие по Архангельскому городу оснащенного корабля. Корабль везут по главной улице одношерстные кони. На корабле стоит живой бык с позолоченными рогами: кругом нарядные девицы и кавалеры. Увидел Анису Санька и закручинился. От людей слышал, что девка — насмешница, баловница, почтенных родителей дочь. Санька в городе жил, она на соломбальском острове, и парень редкий день в Соломбалу не бегал — взглянуть, как с крылечка спустится, в карбас сядет, рукой парус возьмет. А попадись она лицом к лицу на мосту или в лодке, Санька в воду бы пал. Так его юность проходила.

Потом прошел слух, что Аниса замуж ушла В Норвегию. Санька надолго пропал из дому. Выпросился в подмастерья к именитому кораблестроителю Конону и два года работал в Помории — забывал свою любовь. Санькина мать радовалась:

— Теперь я спокойна, — Конона корабельщика вся вселенна почитат.

Отец на ответ:

— Конон Иванович отменитой мастер. Только не страм ли нашей фамилии, если мой сын с топором в руках будет за гроши поденщичать, а сторонние люди его корабли станут товаром нагружать, за море отправлять да тыщи загребать. Не для того я парня от солдатчины откупил, чтобы он чернорабочим сделался.

Весной Санька приехал домой на побывку, и отец начал со старшими сыновьями советовать, как бы беспутого в купеческое дело впрячь. Те говорят:

— Сосед в Норвегу шкуну сряжат. Пошли-ко с Санькой мучки хоть немножко. Пущай на рыбу выменят. Рыба сейгод у нас будет дорога'.

Отец вызыват Саньку:

— Ты, парень, в полных годах. И красен телом, да мал делом. Пора робячьи бобушки бросить. Сосед в Норвегу похо'дит и тебя прихватит. Доверяю тебе муки двадцать кулей. Норвега промену даст рыбой. Трешшочки, па'лтасинки привезешь, этта продадим, у барыша ты в паю будешь.

Парень затужил было по мастере Кононе. Конона кто раз узнал, век почитать будет, однако и за границу попасть охота. Сошили нашему путешественнику тройку хоро'шу шевиотову, рубах накрахмалили, подорожников напекли. Спроводили.

Когда в море выбежали, на волю, на ветер, да на простор, радость Саньке припа'ла. Будто новый сделался.

Капитан дразнит:

— Пора'то весел, Саня! Обратно, ужо, плакать будешь.

И в Норве'ге все веселит, он тут сам себе барин. Бри'той да модной сходил с визитом к консулу, дале отправился в город. На уго'ре норвецка керка и там орган играт, было воскресенье. Санька зашел да и перекрестился. И кряду на него некотора прекрасна дама глаза приворотила. Народ сидят, в книжки нос улепили, а эта на парня за'рится. И Санька на ей зглян'ул, и сердце у него остановилось. Така' она, каку' ему надо. У ей все тако', как он жалат. А дума думу побиват:

— Я эту особу где-то видал?! Ейно лицо мне знакомо...

Народ из керки завыходили. Санька сзади этой барыни ступат. Она оглянулась, говорит:

— Думаю, не ру'ской ли вы?

— Руской. И вы по говори'-то ру'ска?

...И вдруг его как ударило:

— Аниса!! Я вас знаю! Вы Аниса!

Норве'жана на них запоглядывали. Санька застыдился и отстал. Однако досмотрел, что дом, куда она зашла, с магазином. Вернулся на шкуну, пал на койку, костюма не сложил. Капитан подивился:

— Саня, здоров ли?

— Болен. Влюбился.

В виде шутки помянул про свою встречу. Капитан говорит:

— А ведь я слыхал про эту особу. Взета сюда из Архангельска за старого ку'фмана. У мужи'шка-то, бывало, во всю навигацию притоп, карты, пьянство. И твоя-та красавица, сказывают, многим была на радость. Ты сходи, понюхай...

На завтра Санька таким ли щеголем ходит мимо тот дом. Из лавки и лезет пузатой старичонко, кричит;

— Ту'зи так! Заходите в мой крам!

Сапька не отказался, думат, не покажется ли она. Купчишко около юлит:

— Может в картишки перекинемся? А то... есть у меня на дому товар тебе по уму. Приди, как магазины закроют. За погляденье сто рублей.

Парню жарко стало: «Видно, капитан-то не соврал!... Не чай пить ку'фман приглашат».

На пристань прибежал, муку свою, не спросившись, не сказавшись, первому попавшему покупателю за сто рублей бросил и в потеме'нках явился к бретому старику. Тот лавку замкнул и садом провел его к себе на квартиру. Посадил в большой залы на диван, зажег ланпы, занавесил окна и позвал: