Архангельские новеллы
Шрифт:
— У-у-у, бабииька-а! Видишь, за рекой деревня?
— Пес ли не видеть, она век там стоит.
— У-у-у, бабинька, вырасту я велика и красива. И вдруг да на мне кто из той деревни и посватается. Может, я и замуж выйду. И родится у меня паренек. И будет он на двенадцатом годку, пойдет к вам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и пото-о-онет!...
Бабка ахнула, пала рядом и завыла:
— Жаланненькой правнучек, дождалсе бы ты морозу! Отпустили тебя дики родители по тонкому ледочку!
Дедко чаю приждался,
— Кто вас, окаянные? Кака беда стряслась? Ведро утопили?
— У-у-у, дедко-о! Ни фига ты, плешивый мерин, не знаешь. Наша Манюшка вырастет красива да толста. И быват, на ей хорошой жених из-за реки и посватается. Замуж выйдет да вдруг и паренька родит. И сдумат паренек-от к нам в гости по молоденькому льду... Провалицце, да и захлебнецце-е!
У деда бороденка затряслась, слезами облился:
— Под лед попадешь, не хошь да захлебнессе!... А кабы, голубчик, не потонул-то да вырос бы, должность бы хлебну получил, нам бы денежи отдавал... Теперь на кого ты нас покину-у-ул!...
Все трое катаются по песку клубом, верешшат, будто кто их режет...
Внук Офоня в это время в пяти с половипой верстах под овином сидел. Услышал по речке благой рев. Снялся да полетел, — не пожар ли, думает? Прибежал к речке — рот на-распашку, язык на-отмашку.
— Кто утонул?... Я думал, не пожар ли?... Не медведь ли кого дерет?...
— Ах, Офонюшка-а-а! Ничего ты не знаешь и не ведаешь. Как твоя-та сестричушка Манюшка да подрастет она бо'лышинька. Быват, на ей какой жених из-за реки и обза'рицца. И замуж она за его, дурака, выйдет. Вдруг да и парничка' родит. И будет наш правнучек на двенадцатом годку, пойдет к нам в гости по молоденькому ледку, провалицце да и по-то-о-онет!
И опять по берегу вьются, землю роют. Офоня глаза выпучил, рот открыл:
— Вот... язи рыба! Тьфу! Вот стихопаты! Ише детки в матке, а матка в бабке, а они с крыку порвались. Опосле такого факту я жить с вами не хочу! Заревитесь хоть до смерти, а я пойду умных искать!
Взялся от того места да и пошел. Идет день, идет два. Видит: вкруг худой баньки леса сколочены, блок скрипит и народу толпа за канат тянет. Корову на этот овин канатом подымают.
— Граждане, это что? Дом новой системы строите? А животна при чем?
— Вишь, на бане два куста травы зеленеют?
— Ну?
— А сено знаешь почем?
— Дорогое.
— Чтобы трава не пропадала, мы корову на баню и тянем...
— Граждане, коса у вас есть?
— Кто знает!...
Офоня косу добыл, на баню залез, эти кустышки на землю смахнул... Мужики рады, корова рада, все рады.
Зовут умного в гости.
— Не! Мне с экими гугенотами не жира. Я пошел умных искать.
Опять шляндат, долго ли, коротко ли. Забрел в деревню. Видит — из избы старуха выскочила с ложкой, улицу перебежала, нырнула в погреб, из погреба в избу полетела, из избы опять в погреб...
Офоня
— Баба, ты зачем с ложкой-то взад да вперед? Физкультурой занимаиссе?
— На! Обедаю! Пудин хлебаю с молоком. В квартеры пуденя ложку хлебну, на погребицу гоню, там ложку молочка. Дале опять во свою квартеру пуденя хлебнуть, оттуль опять в погреб... Устанешь, конешно.
— Бабушка, ты в погребе-то крыночку налей, домой занеси да и хлебай сижа, радуйся.
Сделала старуха, как Офопя советует... Возликовала:
— Молодой человек, каки вы опытны! В благодарность жалаю за вас вытти замуж!
— Что ты, очумела? Мне ведь умну надо!
Идет наш искатель дальше. Видит — дом состроен, а окон не прорублено, и застройщики свет в квартиру ситами, коробами да решотами носят. Выфурнут на улицу, корзинку или решето на солнышко наставят да бегом в дом. Все в синяках, там ведь темно...
Офоне бедно над има:
— Хозяева, пора'то ли светло в избы-то?
— Ужо, не все сразу...
— Топора дайте!
Топором наш Офоня окошки прорубил, стало светло. Всем весело и приятно.
— Ах, осподин анжинер, останьтесь хоть на один сезон. Белым хлебом будем кормить, на одного две карточки сделаем!
— Нет, не завлекайте напрасно. Я пошел умных искать, да опять на дураков наехал.
Он в путь отправился, а хозяева выпехались из этих окошечек, кивают ему с милой улыбкой, машут.
Сказывать скоро и легко, итти долго и тяжело. Подошел Офоня к большому селу. Тут праздник, ярмарка. Смотрит Офонька,— некоторой дядя накупил мебели. На воз насторожил, а столик маленький никак не воходит. Этот дядя и говорит:
— У стола четыре ноги, все равно что у коня четыре. Сзади добежит...
Стегнул кнутом по столешнице, гу'кнул, свистнул и уехал.
Другой житель накупил глиняных тарелок, латок, горшков. А скласть не во что. Житель что придумал? Кол из огороды выдернул, днища у горшков, у тарелок пробил, на кол посуду надел и отправился восвояси. С гордостью на Офоню поглядел:
— Вы-де, нынешние, нутка! Догадайтесь так, как я.
Офоня с ярманки в село. Около крайней избы галдеж, крык, мужики кучей бегают... В воротах хомут на гужах распялен, и в этот хомут мужики лошадь палками загоняют:
— Эй, эй!... Вали, вали! с того боку забегай! Эй, забегай...
Где беда, Офоня первой:
— Мужички, что с коняшкой?
— Кого тебе? Видишь, лошадь на ярманку гулять запряга'м.
— Дак разве палками надо в хомут? Разве так запрягают?
— А по-твоему, за хвост надо привязывать телегу-ту?
— Дозвольте, я покажу, как в нашей губе'рни.
Хомут от ворот отвязал, лошаденку погладил, этот хомут тихонько наложил — без крыку, без канители...
— Поезжайте! Да как я велю, век так делайте! Кресьяна к ему на шею всем обшеством бросаются, обнимают, дарят безумны поцелуи и клятвы: