Архангелы и шакалы
Шрифт:
– Не исключено, – утверждает Рогальский, – что увечье и деформация были тогда неизбежным уделом священников. Они обнаружены у епископов Игнатия, Тамера, Матфея и других. Так как эти деформации у всех одинаковы, то следует предполагать, что они возникли под влиянием местного климата. Быть может, воды Нила были широко разлиты в те времена? Солончаковое озеро не высохло еще в такой степени, как сейчас, и церковь была окружена болотами. Не подлежит сомнению, что этим болезням способствовали и антигигиенические условия жизни.
Исследование погребений свидетельствует и о житейских неприятностях. Жизнь епископа Аарона, например, была, несомненно, отравлена его искривленным зубом мудрости, против чего тогда не было средств. Этот зуб, безусловно, причинял ему неустанную
Возраст епископов, установленный в результате исследования их скелетов, совпадает, по мнению Рогальского, с историческими данными, хотя профессор отмечает, что физиологический возраст не обязательно всегда должен был соответствовать этим данным. В те времена не было записей актов гражданского состояния и дата рождения не всегда определялась точно.
Важное значение имеет подтверждение портретной достоверности фресок. Епископы на фресках изображены, как правило, черными; то же самое относится и к изображениям «трех царей» и пастырей. Это не случайно и не вызвано манерой письма. Большинство обнаруженных черепов отличается явно выраженными негроидными чертами. Можно констатировать, что портреты были максимально верными, насколько позволяла тогдашняя техника живописи. Кроме погребений епископов, Рогальский исследовал в Фарасе два могильника, находившиеся на расстоянии нескольких километров от лагеря в глубь пустыни. Он исследовал также необычный могильник новорожденных, относящийся к XVI или XVII веку. Их хоронили в горшках – обычай, сохранившийся кое-где в этих краях и поныне. Рогальский проводил, наконец, исследования и антропологические измерения населения современного Фараса. Ежедневно пополудни, когда перед нашим домом выстраивалась очередь, словно перед страховой кассой, Рогальский принимался за измерения пациентов. Он сажал каждого под пальмой и начинал колдовать над ним. Измерительные приборы ярко блестят в лучах суданского солнца, а пациенты твердо уверены, что измерения их лбов, носов, бород и черепов составляют неотъемлемую часть лечения. Ведь медицина, по их понятиям, – это, безусловно, колдовство...
Рядом с рабочей комнатой, где по вечерам трудятся Остраш, Колодзейчик и Якобельский, находится склад. Позади него имеется еще одно помещение, в которое мы частенько заглядываем. В нем, на кирпичном возвышении, стоит жестяная бочка из-под бензина. К бочке прилажен кран, к крану прикреплена резиновая трубка с ситечком. Это душ. Профессор Михаловский запретил купаться в Ниле, но не запретил мыться. Поэтому Газы соорудил душ, за что все его благословляют. А Мохам-мед обязан следить, чтобы бочка была всегда наполнена водой. По нескольку раз в день мы принимаем душ. Это приносит облегчение, правда ненадолго. Здесь же, около импровизированной душевой, стоят бумажные мешки, а в них... Все это несколько противоестественно, но когда имеешь дело с антропологами, нужно привыкать ко всему. И так, в мешках сложены остатки скелетов епископов: черепа, берцовые кости, ребра. В первый раз, конечно, испытываешь странное чувство: обмываешь под душем собственное тело, зная, что рядом лежат человеческие кости. Эффект прямо как на картине Альбрехта Дюрера. Но я вскоре перестал обращать на это внимание. Оказалось, однако, что не все привыкли...
Однажды я направился в душевую около полуночи. Проходя мимо рабочей комнаты, я заметил, что там горит лампа. За столом сидела Камила и работала. Она не заметила меня, когда я проходил мимо. Я оставался в душевой довольно долго, с полчаса пожалуй, а затем отправился спать. На следующее утро Колодзейчик выглядела усталой и невыспавшейся. Кто-то спросил ее, не больна ли она.
– Нет, – ответила она, – но сегодня ночью я пережила жуткие минуты. Несколько часов я не отваживалась выйти из рабочей комнаты. Боялась сдвинуться с места.
– Но почему?
– На складе происходило что-то ужасное...
– Но что? – спрашиваю, начиная немного догадываться.
– Не знаю. Мерцал свет, что-то бренчало, слышны были шум и какое-то бормотание. Не знаю, что это
Я с трудом разъяснил бедняжке, что это вовсе не епископы щелкали своими берцовыми костями, а просто я совершал омовение своего грешного живого тела. Однако окончательно разубедить ее не удалось, и с тех пор она не хотела больше оставаться в рабочей комнате одна.
Рогальский насмехается над нашими предубеждениями в отношении человеческих костей. Он обращается с ними довольно бесцеремонно. Даже жена Михаловского – и та заявила однажды с досадой:
– Не хотела бы иметь мужем антрополога.
Во время обеда Рогальский говорит:
– Некоторые останки епископов я захвачу с собой в Варшаву.
– Как так?
– Да в чемодане...
– Но таможенники в Окенце [53] , – говорю, – сейчас же позвонят в прокуратуру. За вас возьмется Интерпол!
53
Окенце – международный аэропорт близ Варшавы. – Прим. пер.
Рогальскому действительно нужно захватить с собой останки епископов в Варшаву. Там, в Институте антропологии, они будут исследованы более тщательно, чем это возможно в полевых условиях в Фарасе. Тут же со всех сторон посыпались мрачные шутки. Кто-то говорит:
– В случае катастрофы с самолетом у вас все перемешается, ваши собственные позвонки с позвонками Игнатия. В день страшного суда вы не сумеете выпутаться из этого положения.
На что Рогальский отвечает:
– Пустяки, как-нибудь сумею объясниться и с таможенниками в Окенце, и на страшном суде. Будет хуже, если по дороге утону в Ниле. Когда-нибудь найдут скелет, который нес в чемодане часть другого скелета. Вот будет работа ученым!..
Постепенно становится известно все больше и больше, комплексные исследования проливают свет на многие загадки. История церкви, еще покрытая мраком неизвестности, вырисовывается все более отчетливо Подобно тому как из-под песка показались изображения богоматери, так и из тьмы веков всплывает история этого здания.
Когда именно была построена церковь, определить точно нельзя. Произошло это, вероятно, в VIII или, быть может, в VII веке. Фарас уже в те времена был столицей северного нубийского государства Нобатии и резиденцией епископов, расположенной на крайнем севере Нубии. Он подвергался особенно большой угрозе арабских нападений. Известно, что церковь перестраивалась, а затем была частично разрушена; верующие спускались в нее, словно в катакомбы, так как она была уже засыпана песком. Церковь имеет длинную и, должно быть, бурную историю. Когда ее перестраивали? Определение этого момента имеет важное значение, а используемый метод рассуждения напоминает разрешение детективной загадки. В главном нефе церкви, около самого алтаря, обнаружена большая надпись. Когда ее прочли, оказалось, что она содержит список епископов из Фараса. Шестнадцать первых имен написаны одним и тем же человеком, остальные – разными людьми. Многочисленные фрески на стенах церкви представляли собой портреты епископов. Кроме того, как нам уже известно, были найдены и гробницы некоторых из них. Вот три отправные точки, исходя из которых наши археологи стали строить свои выводы. Их заключение гласит: церковь перестраивалась в 990-1030 или в 1006-1035 годах. Не раньше чем в 974 и не позднее чем в 1058 году.
В церкви обнаружены три слоя штукатурки, относящиеся к периоду, предшествовавшему перестройке, и один, относящийся к периоду после перестройки. Это легко установить. Во многих местах церкви осуществлены значительные переделки – заделаны или пробиты двери, заново написаны фрески. Там, где отчетливо видны следы переделок, заметен лишь четвертый слой штукатурки. Но кое-где находятся так называемые «блокажи». Это места, где заделана часть старой стены. Именно там, после того как археологи разобрали более поздние стены, удалось обнаружить скрытые под «блокажами» фрески, созданные до перестройки.