«Архангелы»
Шрифт:
Василе нисколько не сожалел, что отец задержал его. Он был бы рад остаться дома и подольше!
Как только повозка переехала мосток перед воротами и свернула на дорогу, Василе показалось, что все воспоминания об этих кратких каникулах бросились за ним следом.
Сильное впечатление произвела на него проповедь, которую отец сказал на похоронах Глигораша. С глубоким уважением думал он об отце, и ему уже не казалось, что он превзойдет его искусством проповедника. Это была даже не проповедь, а страстное слово боли, жалости, глубокого участия. Отец коснулся всех мирских страстей, особо выделив человеческую алчность, неутолимую жажду золота.
Семинарист с радостью вспоминал, что эту проповедь слушало почти все село, Иосиф Родян, Гида, домнишоара Эленуца. Василе даже показалось, что отец говорил специально для семейства Родян. Пусть выслушают правду! Пусть хоть кто-то выскажет им эту правду в лицо!
Думая о проповеди, Василе был рад, что не поехал на станцию утром. Ему показалось, что даже Родяна проняла эта проповедь.
Но больше отцовских слов на могиле Глигораша растрогала его встреча с Эленуцей. Она сама подошла к нему, так что проповедь послужила предлогом и для их прощального разговора.
Улыбаясь, семинарист повторил про себя все, о чем они говорили по дороге от кладбища до дома.
Лошади бежали легкой рысью по каменистой дороге. Телега дребезжала. Василе, окруженный теплым светом, сидел полузакрыв глаза и слушал чистый взволнованный голос Эленуцы.
— Когда-нибудь и вы будете произносить такие прекрасные проповеди, домнул Мурэшану?
Слышал он и собственный ответ:
— Вряд ли, домнишоара. Не знаю, многие ли способности родителей передаются по наследству.
— Как бы там ни было, но вам должно быть очень приятно, что ваш отец — священник, весьма отличающийся от других духовных лиц. Вы сегодня уезжаете?
— Да, домнишоара.
— И вы будете столь любезны, что оставите мне ту книгу, которую дали почитать?
— С большим удовольствием, домнишоара.
На этом месте воображение семинариста немного задержалось. Три часа назад, когда девушка произнесла эти слова, лицо ее заметно опечалилось, Василе даже показалось, что в глазах у нее блеснули слезы. Потом она, как бы справившись с собой, продолжала:
— Если бы я знала, что не слишком обеспокою вас, я бы попросила…
— Никогда и ничем вы не можете обеспокоить меня, домнишоара! — восторженно и решительно заявил Василе.
— Ничем? — удивленно произнесла Эленуца, и голос ее прозвучал тепло и ласково.
— Ничем!
— Тогда я попрошу вас время от времени посылать мне что-нибудь почитать.
— Это будет для меня большим счастьем, домнишоара.
На этом месте воспоминания Василе снова замедлили ход. С невыразимым блаженством ощущал он на себе признательный взгляд домнишоары Родян. Девушка смотрела
— Вам еще два месяца осталось в семинарии, домнул Мурэшану? — спросила Эленуца.
— Да, домнишоара. Я закончу семинарию в конце июня.
— Что же после этого?
— Получу приход.
— Уже в этом году? — удивилась Эленуца.
— Да, домнишоара.
Немного помолчали. Потом домнишоара Родян снова заговорила:
— Мой брат тоже получает диплом в июне.
Однако произнесла она это как бы с сожалением, словно ей было грустно, что годы учения молодых людей кончаются. Дальше до дома управляющего они шли молча. Эленуца остановилась, тепло пожала Василе руку и прошептала:
— Прощайте, домнул Мурэшану.
— Прощайте, домнишоара.
— Доброго пути, — добавила девушка.
— Спасибо, — прозвучало в ответ.
Сделав несколько шагов, Василе обернулся: Эленуца смотрела ему вслед, держась за ручку калитки. Он покраснел, снова двинулся вперед, но, не сделав и десяти шагов, опять обернулся: девушка провожала его взглядом. Когда же он обернулся в третий раз, домнишоара Родян исчезла.
Детская счастливая улыбка заиграла на губах Василе. Казалось, по лицу его пробежала волна света, пока он припоминал во всех подробностях слова, движения, взгляд Эленуцы. Он был счастлив: ведь он встретился с Эленуцей перед самым отъездом и был доволен собой: никогда еще он не разговаривал с Эленуцей столь открыто и откровенно. На душе у него было радостно. Он возвращался в город, в семинарию веселей, чем обычно. Он чувствовал, между ним и Эленуцей протянулась прочная ниточка, хотя что, собственно, было, кроме прощального разговора? Однако семинаристу представлялось весьма многозначительным то, что, трижды обернувшись, он дважды ловил на себе взгляд Эленуцы.
Потом он вспомнил третий день пасхи. Перевалило уже за полдень, когда он, направляясь на луг, где продолжалось шумное празднество, повстречал Гицу Родяна. Молодой Родян смотрел серьезно, ни тени насмешки не замечалось на его лице.
— Отдохнули, домнул Мурэшану? — дружески обратился студент-политехник.
— Часа четыре поспал. Но голова болит, — ответил семинарист.
— У меня тоже. Надеюсь, танцевать сегодня не будете?
— Потанцевать еще можно, поближе к вечеру, но вот пить сегодня не буду. Довольно и вчерашнего.
Гица удивленно взглянул на Василе и дружески предложил:
— Прогуляемся?
— Я в вашем распоряжении, — отвечал семинарист, и они зашагали рядом.
— Вы жалуетесь, что вчера слишком много выпили, но, как я заметил, вы едва-едва пригубливали.
— Да нет, сначала я немножко выпил дома, потом с регентом, с родителями, еще с одним из крестников отца…
Гице помолчал, потом спросил:
— Скажите откровенно, домнул Мурэшану, — тут голос его изменился, — вы не подумали ничего плохого из-за того, что вас не пригласили к нашему столу?
Василе Мурэшану покраснел. Он вообще никогда не думал, что и его можно было бы пригласить к столу управляющего «Архангелами», и в том, что его не позвали, не видел для себя ничего унизительного. И вдруг теперь, когда молодой Родян задал этот вопрос, Василе почувствовал себя униженным, словно впервые ощутил высокомерие Иосифа Родяна.
— У вас за столом и без меня было гостей достаточно, — голос Василе чуть дрогнул.
— Однако нашлось бы место и для вас, — настаивал студент.
— Пустяки, домнул Родян. Главное, мы хорошо повеселились.