«Архангелы»
Шрифт:
Но семинарист на книгах больше ничего не писал. Послание заменял адресом, зато как тщательно было выведено на бумажной ленте, опоясывающей посылку: «Уважаемой домнишоаре Эленуце Родян»! Прочитав адрес впервые, Эленуца нашла, что семинарист слишком прозаичен, потому что даже ее приятельницы в подобных случаях писали на конвертах «милой домнишоаре» и пр. А он, молодой человек, красивый юноша, пишет всего-навсего «уважаемой…»! Но тщательно перелистав всю книгу в поисках какой-либо подписи и прочитав все-таки повесть, она вдруг решила, что «уважаемая домнишоара» — это самое лучшее обращение. «Почему?» — как бы спохватившись, спросила она себя.
Вместо
Все остальные могут обращаться как угодно, и только Василе — «уважаемая домнишоара».
Когда же Эленуца пыталась понять, что же отличает (а в этом у нее не было сомнений) семинариста от других молодых людей, то вместо отчетливого ответа у нее появлялось счастливое ощущение легкости и на душе становилось так светло, как никогда еще не бывало.
Мечтания, в которые погрузилась Эленуца в эти ясные весенние дни, освещали ее лицо, глаза. Сестры с завистью поглядывали на нее, так она похорошела. Светом, нежностью добротой светилось ее белое тонкое лицо, лучились черные влажные глаза. Походка стала плавной: казалось, что она не шла, а плыла, грациозно поворачивая головку. Эленуца еще больше замкнулась в себе, но выглядела гораздо веселее, чем раньше. Она не раздражалась и не выходила из себя из-за непрестанной суеты и шума в доме, которые раньше так сердили ее. Иосиф Родян радовался, замечая ее улыбку: «Нравится ей дома».
Всегда одна, сидя ли в уголке дивана или под цветущей вишней в саду, она все прислушивалась к едва слышной музыке, словно бы замирающей вдали. Незаметно для самой себя она увлеклась цветами — то полола, то поливала их. Иногда она наклонялась, осторожно притягивала к себе гибкие стебли, торопливо целовала цветок и, когда выпрямлялась, на ее белых щеках расцветали розы. Отчего? Оттого что слишком быстро выпрямилась или оттого что из глубины души выпорхнула сладостная, туманная тайна?
И вот в эту жизнь-мечту ворвалось известие, что в день вознесения господня к ним должен приехать чужой. Эуджения и Октавия, заметив, что Эленуца вдруг помрачнела, втайне обрадовались, потому что хмурость ее не красила. А Эленуца с неприязнью думала о незнакомце, который явится и нарушит течение ее жизни. Она никак не могла понять, по какому праву вовсе не желанные и ею не приглашенные молодые люди могут к ней являться. Ей казалось это и докучливым, и отвратительным. Бессознательно Эленуца мерила всех молодых людей одной меркой, а образцом для нее был семинарист Василе Мурэшану.
Ее чувства к нему нельзя было назвать любовью, скорее признательностью, вызванной его непохожестью на других юношей. Уж он-то никогда бы не явился к ней без приглашения. Он производил впечатление человека, который способен жить, погрузившись сам в себя, любит одиночество и склонен к созерцательности. Возможно, Эленуца приписывала Василе слишком много, решив, что он чужд земного и всегда непохож на других молодых людей, молчит ли, улыбается или разговаривает. Иногда Эленуце казалось, что она знает его давным-давно, и он представлялся ей братом, но потом она вновь смотрела на него как бы издалека и видела незнакомца, с которым ни разу не встречалась.
Когда Эуджении и Октавии стало невмоготу хранить про себя сногсшибательную новость и они поделились ею с Эленуцей, та спокойно сказала:
— Я
— Не можешь ты знать! — воскликнула Октавия, задетая безразличием, с каким Эленуца их выслушала. — Мы первые тебе говорим. Видишь, уже улыбаешься. Может, тебе выпадет счастье.
Эленуца печально усмехнулась.
— Не может дать счастья человек, который охотится за приданым, — возразила она.
— А откуда ты знаешь, что он охотится за приданым? — поинтересовалась Эуджения, поджимая губы.
— А за чем еще, если он меня и в глаза не видел?
— А он тебя видел, дорогая, — затараторила Октавия. — Видишь, ничего-то ты не знаешь. Он с тобой встречался.
Эленуца подняла глаза на сестер и вопросительно на них посмотрела.
— Нет, нет, нам ничего не известно, мы с ним не знакомы, но Врачиу написал, что этот господин тебя знает, что он видел тебя, — пояснила Октавия.
Эленуце стало немного легче. Она было подумала, что речь идет об одном из тех молодых людей, кто бывает у них в доме, что сестры знают его и только не хотят называть. Эленуце было бы это очень неприятно. Теперь же ей оставалось тщетно гадать, какому молодому человеку она попалась на глаза. Пока самым внимательным к ней был Василе Мурэшану. Но он не мог быть этим незнакомцем! Нет, это не он, — решительно отвергла собственное предположение Эленуца, и ей стало очень грустно. Она бы, конечно, не хотела, чтобы он оказался среди тех, кого привлекает золото «Архангелов», и все же ей было грустно, что подобное невозможно.
В четверг вечером она раньше обычного решила уйти в свою комнату, сославшись на головную боль. Эленуца побледнела и выглядела так, как будто в любую минуту могла упасть в обморок. Но отец отрицательно покачал головой.
— Ты должна их дождаться. Самое большее через полчаса они приедут. Обнимешь свою сестру и доктора.
Эленуца сидела как на иголках, когда коляска въехала в ворота. Эуджения и Октавия бросились к окнам, родители вышли во двор. Сестры, едва взглянув в окно, тут же отпрянули. Глаза их злобно сверкали, плотно сжатые губы побелели: из коляски выпрыгнул молодой высокий брюнет, гораздо более красивый и элегантный, чем их женихи. Сестры поняли: судьба Эленуцы счастливее. Они не сомневались: Эленуца будет без ума от молодого человека, перед которым в низком поклоне согнулся даже отец.
По тому, как торжественно гостей вводили в дом, как необычно легко и учтиво двигался управляющий «Архангелов», как светилось довольное лицо его жены, можно было понять, что родителям с первого взгляда понравился незнакомец, а это предвещало что-то серьезное.
— Доктор права господин Павел Крэчун, — представил гостя Врачиу, улыбаясь сестрам.
Незнакомец слегка поклонился барышням, потом повернулся к Эленуце и с улыбкой спросил:
— Вы меня не припоминаете, домнишоара?
— К сожалению, не припоминаю! — весьма сухо отвечала Эленуца.
— На румынском вечере в Вене вы как-то танцевали с моим другом Перианом. А я вынужден был прервать ваш танец, поскольку очень торопился и должен был сообщить моему другу нечто весьма важное, — пояснил адвокат, не сводя глаз с Эленуцы.
— Нет, не помню, — повторила Эленуца и решительно отошла к старшей сестре Марии, заговорив с ней о каких-то пустяках.
Время до ужина пролетело незаметно, хотя во всем, и в поведении, и в разговорах, ощущалась какая-то натянутость. Весьма неловко в первую очередь чувствовали себя оба жениха. Их подавляло превосходство адвоката Крэчуна, которого они не могли не ощущать.