«Архангелы»
Шрифт:
Семинарист говорил с воодушевлением. Он чувствовал, что Эленуца слушает его с удовольствием, и радовался, что может рассуждать при ней о браке как о чистой теории.
Василе умолк, и девушка не могла сдержать своего восхищения:
— Как красиво вы говорите, домнул Мурэшану! — Во взгляде ее, устремленном на Василе, было столько тепла и нежности, что он даже вздрогнул.
С удовольствием слушал его и Гица. По выражению его лица можно было понять, что он согласен с Мурэшану; однако он ожидал от семинариста большей логики в обосновании.
— И
Эленуца бросила на Василе опасливый взгляд. Слова Гицы вызвали у нее раздражение. На мгновение ей показалось, что молодой человек не знает, что ему ответить.
— Царство Божие, домнул инженер, находится не только на небесах, но и на земле, — начал семинарист. — Царство Божие всюду, где исполняется воля божия. И в мире растений, и в движении солнца, и в звездных путях, во всех законах природы — всюду царство божие, потому что всюду исполняется его воля, которая и есть источник этих законов. Убеждение мое таково: на пути к браку и в самом браке мы должны стараться достичь чистоты мыслей, чувств и дел, а все остальное, то есть еда, питье, одежда, дом, — все это будет дано нам.
Молодой инженер обратил внимание, что пока Мурэшану говорит, сестра смотрит на него как зачарованная. Он и сам слушал внимательно, ибо никогда не думал, что слова Христа можно толковать столь широко. Семинарист договорил, и Гица, улыбаясь, спросил его:
— И вам хотелось бы как можно скорее войти в это царство, домнул Мурэшану?
— Речь не об этом. Это совсем другое, — растерялся Василе, вообразив, что Гица намекает на них с Эленуцей.
Тут как раз подошел работник звать Гицу домой: с прииска пришел штейгер, принес мешочек самородного золота, а Иосифа Родяна не оказалось дома.
— Прошу меня извинить, я ненадолго вас покину, но скоро вернусь, — сказал Гица и отправился вслед за работником.
Оставшись наедине, Эленуца и Василе долгое время шли не говоря ни слова. Семинарист старался держаться как можно дальше от Эленуцы, словно бы сохраняя место для третьего, который встал бы между ними. Он чувствовал себя почти несчастным, ибо не мог произнести ни слова. И чем дольше длилось молчание, тем беспощаднее он корил себя. Ему казалось, что Эленуца ждет не дождется, когда же он заговорит. Но девушка, раздумывая о том, что говорил семинарист раньше, не заметила ни затянувшегося молчания, ни того, как далеко шагает от нее Василе.
Очнувшись внезапно от своих грез и как бы испугавшись, что осталась с Василе наедине, она поторопилась начать разговор:
— А вы очень красиво говорите, домнул Мурэшану. У вас в семинарии все так говорят?
Ее нежный голосок ласкал слух, и на душе у молодого человека сразу стало легче.
— Почти все, домнишоара, — отвечал он.
— Не могу поверить! — надула губы Эленуца.
— Я тоже кое-чему не могу поверить…
— Чему же? — спросила Эленуца, вскидывая на семинариста черные бархатные глаза.
— Что еще какая-нибудь девушка могла бы написать такое же милое письмо, как написали вы, — отвечал Василе, весь заливаясь краской.
— Ах! — вздохнула Эленуца, пытаясь рассмеяться. Но не смогла, потому что сердце забилось, как колокол.
— Правда, правда, домнишоара, — продолжал с воодушевлением Василе, — ваше письмо — это просто чудо какое-то!
— Чудо? — переспросила девушка, вновь поднимая глаза на молодого человека. На ее побледневшем лице чернота глаз выделялась особенно ярко.
— Да, да, что-то необыкновенное!..
— Необыкновенная глупость? Или дерзость? Или просто дурной почерк? — спрашивая, Эленуца упорно разглядывала носки своих туфель.
— Вы напрасно издеваетесь, домнишоара, — тихо произнес юноша. — Ваше письмо прекрасно. Оно поразило меня и наполнило несказанной радостью.
— Но вы на мой вопрос ответили так кратко, — быстро возразила Эленуца, словно испугавшись, что на этом Василе прекратит разговор. — А ведь именно вопрос и был в письме самым главным.
Слова эти прозвучали как птичья трель и звонкими капельками упали на душу семинариста.
— Я не могу сравниться с вами, домнишоара. Мой ответ не достоин вашего письма. Но я был так счастлив! Надеюсь, это извинит меня, потому что если кто и был виноват, так это… вы.
Девушка не ответила, только вздохнула прерывисто, грудь у нее вздымалась часто и неровно. Какое-то время оба шли молча. Пытаясь улыбнуться, Эленуца сказала почти шепотом:
— Счастье, оно в нас самих, а не в других.
— Нет-нет, мое счастье с этих пор в вас! — произнес юноша дрожащим голосом.
Они снова замолчали. Оба почему-то все ускоряли и ускоряли шаг, словно хотели убежать, отдалиться от чего-то такого, чего оба страшились.
— Выходит, вы изменяете собственным правилам? — нарушила долгое молчание Эленуца. — Но скорее всего вы просто кривите душой.
— Не понимаю, домнишоара, — у семинариста защемило сердце.
— Вы изучаете святое Писание, говорите о законах божьих, а в конце своего письма вдруг просите меня…
Семинариста словно водой окатили. Глядя на него, Эленуца прыснула со смеху.
— Я не смеюсь над вами, — торопливо начала она оправдываться, заметив, что ее смех поверг семинариста в полное замешательство. — Уверяю вас, я над вами не смеюсь. Поверьте, я не могу смеяться над вами, — в голосе у нее послышалось отчаяние. — Но почему вы не написали слово полностью?
Василе Мурэшану поднял на нее глаза, полные страдания, страха и счастья, но ответить ничего не мог.
Эленуца помолчала, потом шагнула к юноше и доверчиво взяла его за руку. Прикосновение, не похожее ни на одно из прикосновений в мире, взволновало обоих. Глазами, полными несказанной любви, смотрела Эленуца на юношу.