«Архангелы»
Шрифт:
Расчеты Гицы полностью оправдались. Когда часов в пять пополудни они с Василе вернулись с прогулки, в доме управляющего не было никого, кроме Эленуцы. Узнав, что Василе через два дня уезжает, домнишоара Родян согласилась с ним увидеться. Но Василе не в силах был еще раз переступить порог ее дома. Он дошел до калитки, но дальше, побледнев, не мог сделать ни шагу. Молодой инженер понял, что с ним происходит, и, тоже побелев как полотно, помолчал и предложил:
— Стало быть, домнул Мурэшану, ждите нас без четверти шесть у Козьего мостика. Мы непременно будем.
Четыре дня не виделись Эленуца с Василе, но
— Не сердитесь на меня, домнул Мурэшану! — во взгляде и в голосе ее таился страх.
— На вас? Никогда, домнишоара, — твердо произнес семинарист.
У Гицы защипало в носу. Он вертел головой во все стороны и вдруг увидел поднимавшегося по тропе рудокопа. Окликнув его, Гица бросился за ним, догнал и зашагал рядом, о чем-то торопливо заговорив. Видно было, как он оживленно размахивает руками.
— Так ты не сердишься, Василе? — снова спросила девушка.
— Нет. Ты ведь ни в чем не виновата. Это все — золото, «Архангелы». Всему виною домнул Родян.
— Хоть бы его не было, этого золота! Без тебя я умру, понимаешь? Умру! — выговорила Эленуца и разрыдалась.
Василе был словно деревянный: утешить ее он не решался, коснуться руки не осмеливался. Боковая дорога, похожая скорее на тропку под нависшим орешником, была в это воскресенье совсем безлюдной. Жители Вэлень веселились по корчмам и трактирам, старики сидели по домам. Народ к этому часу был уже сильно навеселе.
Эленуцу сотрясали рыдания. Она еле держалась на ногах и, не в силах идти дальше, оперлась на руку Василе.
Они были совсем одни, ее близость, ее беспомощность пронзили семинариста дрожью. Он чувствовал ее округлое плечо, ароматное тепло молодости, нежность, слабость и хотел защитить ее, оградить от всех невзгод.
— Не плачь, не надо! Все будет хорошо, любимая! — эти слова он почти прошептал ей на ухо.
— Лучше бы умереть! — вздохнула Эленуца.
— Не говори так, любимая! — с болью воскликнул Василе. — Нельзя так говорить!
— Тебе было бы жаль меня? — спросила Эленуца, всхлипывая и поднимая на юношу заплаканные глаза.
Влажный взгляд проник в самую душу Василе, голова у него закружилась, он бережно обнял ее и поцеловал в алые губы.
Эленуца замерла, не открывая глаз.
— Теперь я верю, что ты на меня не сердишься! — улыбнулась Эленуца, и яркая весна юности, с которой она, казалось, за последние дни распрощалась, вновь заиграла у нее на щеках, в глазах, губах, зазвенела в голосе.
Долго они гуляли, забыв обо всем на свете. Позади послышался голос Гицы, он разыскивал их. «Ау-у!» — кричал Гица, будто давая знать, что ищет их. Молодые люди очнулись от сладостного опьянения нежных слов и взглядов.
— Еще два дня — и мы с тобой разлучимся, — вздохнула Эленуца.
— Не разлучимся, любимая. Мы будем все время думать друг о друге, будем все время вместе, будем друг другу писать.
— Да, да, будем писать! — воскликнула девушка.
Подошел Гица и стал подробно передавать свой разговор с рудокопом. Этот рудокоп, Никифор, пророчил, что через полгода, а то и раньше, золото на прииске иссякнет. Гица говорил не умолкая до самого дома, у калитки они расстались. Через два
XX
В середине ноября инженер Георге Родян нашел себе службу в одном из районов северной Венгрии. Перед отъездом юноша заглянул к отцу. Иосиф Родян сидел и занимался подсчетами: кому какое жалованье следовало на прииске за минувшую неделю.
— Мне пора ехать, отец, — сказал Гица, подходя к столу.
— Ты всю жизнь будешь жалеть, что не принял моего предложения. Оставайся-ка лучше дома — мы тебя сделаем инженером над всеми приисками в Вэлень.
— Думаю, что я поступаю правильно, — отвечал Гица. — И, чтобы совесть моя была чиста, я хотел бы обратить твое внимание на одно обстоятельство, которое давно уже меня беспокоит.
Иосиф Родян отложил ручку в сторону и, с удивлением взглянув на сына, спросил:
— Какое именно?
— Чтобы не оказаться в тяжелом финансовом положении, тебе нужно немедленно приостановить работы в новой галерее. Длина ее уже почти четыреста метров, и, пробейте вы хоть еще сто раз по стольку, золото не появится. Направление выбрано неверно, и я убежден, что, кроме той жилы, которая и сейчас дает достаточно золота, другого пласта, выгодного для разработки, нет. Ты ухлопал кучу денег на эту галерею. Должен сказать тебе, что я давно уже веду кое-какие подсчеты приходов и расходов на «Архангелах», — тут молодой инженер достал записную книжку и стал листать ее, даже не взглянув на отца. — По моим данным, — продолжал он, — в течение двух недель в мае месяце, одной в июне, трех в августе и двух в сентябре расходы превышали доходы. За эти недели ты потерял от восьми до десяти тысяч злотых. Подобные недели были и раньше и, как мне кажется, будут и впредь.
— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросил Иосиф Родян, с трудом сдерживая гневное возмущение.
— Нет. Есть и еще кое-что, — ответил Гица, не обращая внимания на тон, каким говорил отец. — В скором времени ты должен будешь снять со своего счета деньги, чтобы дать двум дочерям приданое, купить для них мебель, одним словом — выдать их замуж. Не знаю, сколько ты намерен дать за ними, но по моим расчетам, если дать приданое наличными деньгами, твой счет в банке уменьшится тысяч на двадцать пять — тридцать. Если работы на прииске ты будешь вести так же широко, как и до сих пор, не прекращая вместе с тем прокладки новой галереи, если будут повторяться, как и прежде, дефицитные недели, то, судя по всему, через год ты останешься с деревянной лопатой в руках. Впрочем, и без этого у тебя уже долгов более десяти тысяч.
Гица произнес все это весьма уверенно. Он выглядел совершенно спокойным, чего нельзя было сказать о бывшем письмоводителе, который, вскочив со стула, с неподдельным изумлением смотрел на сына, как смотрел бы великан на гнома, решившего преградить ему дорогу. Тяжело пройдясь по комнате, он встал перед Гицей и окинул его уничтожающим взглядом. Ноздри его раздувались, и он фыркал, как испуганная лошадь.
— Ты рехнулся! У тебя с головой не все в порядке! — презрительно обронил он.
— Пусть я рехнулся, но все, что я сказал, возможно, и не истинная правда, поскольку у меня нет исчерпывающих данных, однако приближается к ней. Ты пожалеешь, что не дал себе труда вникнуть в реальную ситуацию.