«Архангелы»
Шрифт:
Я часто думаю: почему любовь столь болезненна? Ведь благодаря воображению я постоянно вижу тебя, мою таинственную и нежную, и меня влечет к тебе с непреодолимой силой. Я улыбаюсь, смеюсь, волны света пронизывают все мое существо, сверкающие лучи согревают меня, целуют мои щеки и глаза, стоит мне только представить себе твой чудесный образ. В такие мгновенья весь мир, кажется, принадлежит мне. Но стоит мне подумать: „Ты — моя!“, — как дрожь тайной боли пронизывает меня.
Прости, но я выскажу тебе опасение, которое страшит меня, как черная молния: а что, если тоска моя пророческая? Разве не может быть, что будущее затянут тучи и ты перестанешь быть моей? Предчувствия тревожат меня. И вправду, разве не может случиться, что однажды ты уступишь настояниям родителей? Скажешь: „Я люблю его, но что поделать… Что поделать, господи?“ — и, рыдая, подчинишься
Как ужасно думать об этом! Я не хочу так думать, мне куда легче полагать, что любовь болезненна сама по себе… И знаешь, милая Эленуца, почему? Потому, я думаю, что наша душа слишком тесна для такого всеобъемлющего бездонного чувства, как любовь. Она, собственно, уже и не чувство, она сама наша жизнь, освободившаяся от всяческой корысти, от всего темного и тленного. В любви нет ничего, что стало бы добычей смерти, недаром апостол Павел говорил: „Пребывают сии три: вера, надежда, любовь, но любовь из них больше“.
С нетерпением жду ответа. Как там тебе живется? Думаешь ли обо мне? Домнишоара Лаура идет сейчас мимо школы и пытается увидеть через окно, дома ли я. Высунуться, что ли, в окошко и попугать ее, потому что развлекать я сегодня не в силах! Моя душа переполнена тобой, любимая Эленуца. Как бы весело я ни начинал письмо, я не могу избавиться от болезненных чувств, которые берутся неведомо откуда и теснят мою душу. Меня утешает одно: когда-нибудь мое счастье будет скреплено законом и страх потерять тебя исчезнет — вот тогда навеки воцарится свет в моей душе и вокруг меня! Не правда ли, моя Эленуца? Вот-вот начнутся занятия. Шумные ребятишки уже собрались. Почему они мне так дороги? Мне кажется, что и ты смотришь на них, и ты им рада.
Не заставляй меня долго ждать!
Твой Василе».
«Вэлень, ноябрь.
Дорогой Василе!
Сегодня, еще до полудня, уехал Гица! Когда я осталась одна, мне стало очень страшно, и я прошу твоей поддержки и опоры среди моих неизбывных мук. Какие вы счастливые, мужчины, какое несметное богатство — ваша свобода! Жизнь открывает перед вами бесчисленные пути. Чемодан в руки — и можете отправляться по любой дороге. В какой бы части света вы ни оказались, всегда отыщется кров, который с радостью вас приютит. И если у вас на пути возникают препятствия, вы их одолеваете, если только вы настоящие мужчины. Вам легко избавиться от того, что вас ущемляет, изменить свое невыгодное положение, возместить потерю. Вы — птицы, которые, щебеча, перелетают с места на место и могут жить где угодно.
Но горе нам, женщинам, у которых нет, как у вас, крыльев, которые принуждены оставаться в том же доме, где когда-то был свет, а теперь темно и пусто, с тем же букетом цветов, который когда-то пьянил своим ароматом, а теперь увял. И несмотря ни на что, нам надобно отыскать себе опору и не свалиться в пропасть, хотя ни единый лучик света не помогает нам увидеть, к чему мы тянемся! Мы не можем взять в руки дорожный посох и отправиться в мир, потому что не готовы к этому, да и мир нас не примет, разве только за такую цену, которая для нас, женщин, равносильна смерти.
Твои письма ясно сказали мне, что страдания облегчаются возможностью удалиться от места наших несчастий, возможностью жить среди других людей. Господи! Не могу даже описать, как я завидовала Гице, когда он собрался уезжать! Василе, дорогой, ведь вокруг себя я вижу огромное кладбище. Родители, сестры, все люди в Вэлень кажутся мне призраками, которые вышли из могил на прогулку! Каждый день без устали я пишу письма, и только они помогают мне превозмочь жестокий страх. Завидую я и тебе, потому что тебе посчастливилось сблизиться с семьей священника. А до сих пор я только радовалась, что в лице домнишоары Лауры ты нашел себе добрую знакомую. Я говорила себе: пусть дни разлуки он проводит весело. Ведь и у меня был мой Гица! Ты даже не представляешь, каким бесценным другом был мне любимый брат! С ним я легко терпела свое положение, которое теперь мне кажется непереносимым. Когда рядом был Гица, я не замечала презрительных взглядов сестер, делала вид, что не слышу злых намеков отца. Как ни тяжело жаловаться на своих близких, однако иначе я не могу. И не могу понять, почему они так плохо обращаются со мной, будто я нищенка, которую держат в доме из милости. Я не могу понять их, потому что думаю и чувствую совсем иначе, чем они! По-моему, каждый человек, даже самый последний
Кто теперь утешит меня? Я — одна. Всегда и всюду наедине с собой… И меня одолевают сомнения… Нет, дорогой Василе, жить куда легче, когда с тобой рядом искренне расположенный к тебе человек. Я уверена, что ты заменишь мне Гицу, да и он тоже не лишит меня своей поддержки. Но рядом со мною нет теперь никого-никого!
Ты не оставишь меня, мой дорогой. Теперь ты уже никогда меня не покинешь. Сердце мое замкнуло тебя в себе навек, на все мгновенья нерадостной бесконечности! Я буду непрестанно думать о тебе, буду вспоминать все, о чем мы говорили, все, что ты мне сказал! Я буду закрывать глаза и видеть твою улыбку, глаза мои погрузятся в твои глаза. Я буду перечитывать твои письма, чтобы чувствовать, что ты рядом!..
Вот я закрыла на минуточку глаза и увидела тебя! Да, я увидела тебя со мной рядом, сердце мое забилось и никак не может успокоиться. Оно уже не печалится! Я не страдаю уже и не вижу никакого зла! Господи, как хорошо иметь близкого человека и думать о нем с любовью!
В одном из писем ты спрашивал, не может ли случиться так, что, сломленная настоянием родителей, я, разрыдавшись, подчинюсь их воле. Надеюсь, что на этот вопрос я уже ответила. В другом письме ты спрашивал, не позабуду ли я тебя, повстречав человека более красивого, образованного и… богатого! Такое, мне кажется, можно спрашивать только в шутку, но и шутка эта мне оскорбительна. Со мною, любимый, не стоит так шутить. Таких шуток я не понимаю! Ведь и ты мог бы встревожить меня постоянными упоминаниями о домнишоаре Лауре, но нет, я нисколько в тебе не сомневаюсь. Моя вера в тебя столь велика, что порою она кажется мне стрелой, вонзенной в мое сердце: мне больно от нее, но выдернуть ее нельзя! То, что я тебе написала, — правда: если бы я не верила в тебя, я не верила бы ни во что. Надеюсь, что и я достойна той же веры. Хоть ты ценишь меня больше, чем я стою, я счастлива, ибо живу теперь только светом и теплом твоих писем. Беспокоит меня, что сестры следят за нашей перепиской. Однако пока они еще ничего не знают, хотя очень хотели бы знать, что ты пишешь мне и что я тебе отвечаю. Через четыре дня получу от тебя ответ. А пока — до свидания.
Эленуца».
«Гурень, январь.
Милая Эленуца!
Я очень рад, что наконец-то и ты решилась вкусить от радостей земных, а вернее, зимних. Ты пишешь, что катаешься на коньках и твоими санками по белоснежным дорогам проложены извилистые колеи. Ты так описываешь зимние прелести Вэлень, что я всерьез чувствую себя несчастным оттого, что не могу увидеть „огромные могилы великанов под покровами чистейшей невинности“, а главное, увидеть тебя, — как ты мчишься в санках под нежное позвякиванье бубенцов. Я даже вообразить себе не могу, что подходило бы тебе лучше маленького возка, который мчат, как крылья, две белоснежных лошадки. Так радуйся всему, что с радушием предлагает тебе зима, нарядившаяся в такую толстую шубу, что мороза почти и не чувствует.
Ты пишешь, что сестры уехали к доктору Врачиу и ты наконец-то осталась одна в доме. Я же, напротив, завел новые знакомства. Представь себе, что пьесу, о которой я тебе писал, мы сыграли на крещение и имели успех. Я не хвастаюсь, нас хвалили незнакомые люди, которые приехали из соседних деревень, смотрели на нас и поздравляли! Надеюсь, ты не упрекнешь меня в нескромности, если я скажу, что успешно справился со своей ролью, хотя, уверяю тебя, она была вовсе не так проста. Все вертелось вокруг меня, мужика-забулдыги, в том числе и Лаура, которой выпало на долю изображать мою жену. Был я в кожухе, с большими усами из кудели и сосал без конца то трубку, то бутылку. Ты бы видела, как вытянулись физиономии достойных прихожан, которые столько раз слышали, как я пою в церкви! Поначалу они вознегодовали, но, сообразив, что это всего лишь шутка, принялись так хохотать, что задрожали стекла.