«Архангелы»
Шрифт:
— Погоняй! — приказал управляющий. — Да смотри в оба, а то узнаешь почем фунт лиха.
Лошади фыркнули, тронули с места, разбрасывая далеко в стороны еще не растаявший снег.
— Вот, полюбуйся, — управляющий показал письмоводителю грязные пятна на дохе. Тот наклонился, словно рассматривал что-то весьма важное, и после долгого молчания, сосчитав, верно, все пятна, солидно произнес:
— По нашим дорогам в хорошей одежде нельзя ездить!
Обернулся и сидящий на козлах Прункул, чтобы взглянуть на чудо: несколько грязных пятен на дохе его высочества управляющего «Архангелов»! Подумать только! Бывший студент заявил, что следует нажать на уездные власти: пусть они замостят дорогу, по которой такое оживленное движение. Ни Попеску, ни Прункул и внимания не обратили,
Как ни старался кучер, жидкая грязь фонтанами вздымалась из-под колес и копыт. Вскоре и сами лошади были все в грязи, а поскольку обе они были серой масти, то казалось, что у них по животу проходит широкая темная полоса. Лошади бежали весело, задорно изгибая шеи, напрягая стройные и длинные тела.
Ездоки молчали. Первым заговорил Попеску.
— А вы знаете, домнул управляющий, — обратился он к Иосифу Родяну, — что прииск «Заброшенный» и вправду ведь забросили.
— «Заброшенный»? — презрительно переспросил Родян, будто и названия такого никогда не слыхал. Попеску давно изучил все жесты, взгляды и оттенки голоса домнула управляющего, а потому сразу понял: Иосиф Родян дает понять, что прииск «Заброшенный» весьма мало его интересует.
— Да, так он называется — «Заброшенный». Возможно, вы его и не знаете, домнул управляющий. Скорее он был похож на лисьи норы, а не на штольни. Вчера после обеда прекратили там работы.
— Почему же? — поинтересовался Родян.
— Золота больше нет. Выбрали жилу дочиста, ни блестки золота.
— Будто оно там было когда-нибудь! — обернулся с козел Прункул. — Подумаешь, щепотка на один зуб.
— Вот и я говорю! — ухмыльнулся управляющий, и сумрачный взгляд его просветлел.
Завязался разговор о других трех-четырех приисках, где тоже уменьшился выход золотоносного камня. Выражалась уверенность, что эти малые потери не будут ощутимы в жизни рудокопов, потому как начнут бить в других местах новые штольни, и вообще в Вэлень есть денежки, чтобы пережить временные трудности. Попеску со смехом принялся рассказывать, что слышал от Никифора, будто золотое изобилие на приисках Вэлень скоро кончится и местным рудокопам уже не богатеть по-прежнему. Никифор и впрямь предсказывал, что золотое счастье года через два-три упорхнет из этих мест, слишком уж бесстыже его насиловали. Похожий на апостола Никифор считался немного тронутым, а потому никто на него не обращал внимания. К тому же эти три-четыре выработанные прииска принадлежали всего семи семействам, которые имели долю и в других местах, так что закрытие их не было погибелью для хозяев и особых разговоров в селе не вызвало. Подобных «лисьих нор» было еще штук восемьдесят, люди копались в них то попусту, то нападая на богатое «гнездо», которое, правда, вскоре иссякало. Видимо, эти «норы» затрагивали боковые ответвления от главных золотоносных жил.
Иосифу Родяну вдруг показалось, что коляска катит слишком медленно. Он прикрикнул на кучера, велев погонять лошадей, прибавил крепкое словцо, запахнул поплотнее доху и погрузился в молчание. По его окаменевшему лицу письмоводитель Попеску понял, что управляющий желает, чтобы его оставили в покое, и тоже замолчал, сделав серьезную мину.
Попеску было прекрасно известно, что с некоторых пор у управляющего «Архангелов» на душе скребут кошки. Поэтому он был с Родяном крайне предупредителен и не скупился на лесть, боясь его разгневать. Он понимал: одно неосторожное слово — и дружбе конец. А отношения их с этой весны стали даже чем-то большим, чем дружба! Письмоводитель Попеску скорее лишился бы руки или ноги, чем расстался с Иосифом Родяном: что ни день он получал от Родяна золотые монеты и почти целое состояние перетекло уже из рук управляющего в бездонный кошелек письмоводителя.
Поэтому всю дорогу он был нем как рыба, внимательно следя при этом за переменами выражения лица и взгляда управляющего «Архангелов». Дорога, залитая синеватой слякотью, тускло поблескивала в неярких лучах солнца и казалась огромной змеей, извивающейся вдоль теснины между горами. Вскоре солнце исчезло, потухли даже вершины окрестных
Сердце у него болезненно сжалось, когда сидевший на козлах Прункул застонал:
— Подлая погода! Пока доедем, я в ледышку превращусь! — Прункул принялся усердно растирать руки.
— В тебе, видать, крови маловато, — попытался улыбнуться управляющий. — А ту, что осталась, ты пивом охладил.
Попеску, заметив улыбку Родяна, расстроился. Но спустя минуту управляющий вновь мрачно молчал, чем чрезвычайно утешил письмоводителя: до города было рукой подать.
Привычные лошади, стоило им попасть на базарную площадь, знали, где им остановиться. Кучер и вожжами не шевелил, а они уже свернули направо и встали у нового, весьма солидного двухэтажного здания гостиницы с балконом и вывеской «Сплендид».
Приехавших шумно приветствовали адвокаты Поплэчан и Стойка вместе с доктором Принцу. Письмоводитель Попеску поднял вверх палец, призывая к тишине. Иосиф Родян и вправду не слышал ни приветствий, ни того, что говорил ему хозяин гостиницы. Хмурый, молчаливый, уселся он во главе стола, покрытого зеленым сукном, и все остальные, тоже молча, последовали его примеру. Происходило это в комнате, отведенной еще с весны специально для карточной игры.
Управляющий «Архангелов» вытащил из кармана пригоршню монет и высыпал рядом с собой на стол. Один золотой упал на пол, но его тут же нашел и водворил на место расторопный Попеску.
Первую игру выиграл Иосиф Родян. Он тут же приказал зажечь свет и опустить шторы, хотя на улице было еще достаточно светло, распорядился, чтобы принесли закусок и вина.
Снова сдали. Тишину нарушали только шелест карт да позвякиванье денег. Сердца у всех шестерых бились, внимание было напряжено до крайности. Письмоводитель Попеску больше не смотрел на управляющего, весь мир для него сосредоточился на веере карт в руке и на прикупе. Адвокат Поплэчан сидел с приоткрытым ртом, нижняя губа у него отвисла, но глаза лихорадочно блестели. Стойка все ерзал на стуле, и взгляд у него был испуганный. Только доктор Принцу казался более или менее спокойным, время от времени затягиваясь сигарой.
И все же самой примечательной фигурой был письмоводитель Попеску — он то выпрямлялся, будто аршин проглотил, то ссутуливался и изгибался крючком, будто перед приступом эпилепсии. Блестящие глаза его, вспыхивающие огнем, так и бегали, и казалось, в них видна вся его душа, беспокойная и алчная.
Иосиф Родян проиграл десять раз кряду. Кучки серебряных монет, среди которых поблескивали и золотые, подросли возле всех игроков, кроме него; особенно выросла кучка Попеску. Однако управляющий «Архангелов» доставал и доставал из кармана монеты, и картежники вздрагивали, но вздрагивали болезненно, словно в них вбивали мелкие гвозди.
Уже по второму заходу опустели бутылки с вином. Из соседнего зала слышались громкие голоса и звуки цыганского оркестра, но картежники за зеленым столом ничего не слышали. Они отрывались от игры только для того, чтобы выпить стакан вина, которое разливал трактирный слуга.
Наступала тишина, и становилось слышно, как в печке гудит огонь, теплом и уютом веяло от жаркой печки в эту ноябрьскую ночь.
— Прекрати топить! — рявкнул вдруг Иосиф Родян. — Закрой печь и распахни окна!
Слуга бросился выполнять приказание. Управляющий рванул сюртук за отвороты, четыре пуговицы со стуком покатились по полу, но и на этот раз Попеску ничего не услышал.