АРХИЛЕПТОНИЯ
Шрифт:
Ещё одна стигма, какая — то безумная и совершенно на первый взгляд непонятная, — бар — код на товарах. Да — да! Именно так. Настоятель монастыря приказал монахам и учит всех паломников избегать товаров с бар — кодом, а те распространяют своё «тайное знание» по всему миру. Теория такая: бар — коды — глазок, которым дьявол отслеживает всё и вся. Поэтому тот, кто пользуется товарами, на упаковках которых есть считываемые бар — коды, — под наблюдением Сатаны.
А ещё они убеждены, что бар — коды придумали евреи. Чтобы управлять миром!
Вот такая у них своеобразная связка — евреи и бар — коды. Купил упаковку чипсов с бар — кодом — и
Я сначала поражался невежественности и убогости такой философии. А потом свыкся и стал задумываться. Не о евреях, конечно, так как сам был евреем (а греки — то во мне еврея не рассмотрели: наверное, и не встречали в жизни ни одного!).
А вот с бар — кодом они, кажется, что — то разглядели. Всеобщая глобализация и компьютеризация скоро и впрямь приведут к тотальному контролю, и все мы станем просто стадом — куда хозяин захочет, туда и погонит. А кто будет хозяином в этот момент? Мы — то ещё не знаем…
Карточкой чиркнул в магазине — сразу известно и кто ты, и где ты. Позвонил по мобильному — то же самое. Отправил имейл — твой IP известен. Да, с бар — кодом монахи переборщили, но, в принципе, идея жизнеспособная. Может, Google на Сатану работает? Google уже не знает, куда деньги девать… Спросил бы у монахов — они подсказали бы!
Ну да ладно.
В любом случае зимой того же года я отправлял в монастырь тёплые чёрные куртки — аляски и предусмотрительно срезал с них бар — коды. Чтобы монахи не нервничали. Чтобы носили на здоровье! И не боялись сатанинского ока.
Отдельная история — легенда, что на Афонской горе, вершина которой всегда укрыта облаком, в пещерах живут около двухсот сущностей. Десять — телесные, но бессмертные монахи, а остальные — духи монахов. Они ничего не едят. Обитают все вместе в пещерах столетиями и проводят время в медитациях и в общении с Богом…
Ну это уже показалось мне слишком!
Я, когда услышал, подумал — шутят. Сказку эту сначала мне рассказал Николас, когда мы в его выходной день пили кофе в кафе «Ксерксис» на городском пляже в городке. Ну, думаю, у парня каша в голове, совсем запудрили ему мозги монахи. А потом вижу — он серьёзно говорит и явно верит во всё это искренне. Примерно так же, как если бы я кому — то рассказывал, что Iron Man Брендан Бразьер (чемпион по триатлону) — веган, то есть не употребляет продукты животного происхождения. Рассказывал бы с уважением и восхищением. Потому что это правда. Спросите хоть у Google.
«На вершину горы Афон, — говорил Николас, — попасть почти невозможно. В самых недоступных местах горных расщелин начинаются скрытые тропы к вершине, а за несколько сотен метров до места по скалистым склонам эти тропы переходят в каменные ступени почти метровой высоты. Паломникам туда путь заказан. И только настоятели монастырей иногда, раз в десятилетия, осмеливаются отправиться в этот путь. Лишь некоторые за последние несколько веков дошли до вершины, и единицы вернулись — очарованные, навсегда утонувшие в тайне увиденного.
Я заворожённо слушал Николаса, почти с открытым ртом (чуть слюна не потекла!). И начал при любом удобном случае расспрашивать монахов и паломников на эту тему, пытаясь собрать как можно больше информации и деталей. Сколько ни старался, все рассказы были похожи друг на друга, с небольшими отклонениями на подробности и с той только разницей что на мой вопрос «А что они едят?» одни отвечали «Ничего» а другие
«Ну — ну!» — подумал я и стал, когда вспоминал, поглядывать в сторону величественно царившей над полуостровом далёкой вершины святой горы Афон. И представьте себе: когда бы я ни посмотрел в ту сторону — ослепительным звенящим утром, знойным горячим греческим днём или синим душистым вечером, — вершина Афона всегда оказывалась окольцована белым пушистым облаком. Или тучей. А на небе вокруг — ни облачка! Чудеса, да и только.
Езжайте туда и сами проверьте!
…Когда прощались с Николасом, он подарил мне нож, с гравировкой на греческом. Такие имеют только монахи и паломники монастыря. Хороший нож, с кровостоком и наборной рукояткой. А я подарил ему новую, в упаковке, белую футболку — поло Reebok, которую ещё не успел распечатать. Вот так путешественник и абориген обменялись сувенирами.
Фатализм — вот ещё одна местная стигма.
Я встречался с этим феноменом и раньше. Например, хасиды в Израиле всё в своей жизни доверили Элоиму и фанатично верят, что как оно должно быть — так и будет, на всё воля Божья. А бабушка моя, царствие ей небесное, хоть и не верующая была еврейка, бегала, не глядя по сторонам, через дорогу и говорила всегда: «Им надо — пусть смотрят внимательно. Им же хуже будет!» Мол, если её машина собьёт, водителю будет хуже. (Не знаю, что она имела в виду: водителя замучает совесть или что — то другое.) Что она может погибнуть, не обсуждала. И, кажется, даже не думала об этом. Мне это казалось вопиющей тупостью. Хотя я понимал, что бабушка очень умная. И любил её. Она меня вырастила и воспитала.
Вот так и монахи. Патер И, например, вёл машину коленями, крестясь и говоря по телефону одновременно, уверенный, что с ним ничего не случится. А другой молодой монах рулил свой сказочный лендровер туда — обратно по ночной козьей тропе, перевозя паломников, на мой взгляд рискуя разбиться в любую секунду.
Все греки верят в судьбу и в Бога. И живут как могут. Просто, набожно, в основном бедно.
Первый контакт
Настало время, и я ушёл из монастыря и жил теперь у Патера И в городке. А брат остался в монастыре. Он не хотел. Почти плакал. Но я ушёл и оставил его там. Так было надо. Возможно, он сам понимал, что НАДО, но до последней минуты надеялся, что я вытащу из кармана несуществующий волшебный билет на рейс Афины — дом и приглашу его лететь. Этого не произошло. Его билет с датой через три месяца лежал вместе с паспортом в спортивной сумке. И он остался с чужими бородатыми мужиками, говорящими на неизвестном языке. Испуганный, одинокий, потерянный, возможно страшно обиженный на семью, а может, и на самого себя. Взрослый ребёнок, заблудившийся сам в себе.
Сердце моё рвалось на части, и не с кем было поделиться болью.
И так же не с кем было поделиться робкой надеждой, что я всё делаю правильно, и всё скоро изменится, и брату станет так хорошо, как не было никогда. Жена была далеко, за Атлантикой. Мама не так далеко, но через Средиземное море. А описать по телефону я бы всё равно не смог — ни как тут, ни что тут. И, конечно же, я не смог бы описать, что на самом деле чувствую.
Это были тяжёлые времена для нас всех, мы немного разучились понимать друг друга…