Архистратиг Михаил
Шрифт:
Глава 29
Буря разразилась, война была объявлена, и события понеслись с такой стремительностью, таким мощным потоком, что все личное, эгоистическое потонуло в нем.
В квартире маркиза де Монтиньи все было запаковано и готово для отъезда. Маркиз остался на некоторое время в городе для того только, чтобы в качестве заместителя посла урегулировать оставшиеся дела, но уже через несколько часов он собирался уехать. Теперь маркиз с лихорадочным нетерпением расхаживал по комнате, видимо, дожидаясь кого-то; по крайней мере он то и дело подбегал к окну и всматривался в уличное
Молодой граф был страшно бледен, и вся его фигура отражала внутреннее смятение; впрочем, это не бросилось в глаза маркизу, так как в эти дни все были сильно возбуждены.
— Ты получил мою записку? — спросил маркиз племянника, протягивая ему руку. — Я собираюсь уезжать, но мне непременно нужно было переговорить с тобой перед отъездом.
— Я обязательно зашел бы попрощаться с тобой, — ответил Рауль. — Мама будет безутешна, что ты не мог повидать ее перед разлукой.
— Что поделаешь!.. Мне нужно немедленно в Париж, — сказал Монтиньи, пожимая плечами. — Твоя мать прислала мне письмо из Штейнрюка, и именно это письмо заставляет меня поговорить с тобой.
Молодой граф с раздражением поднял голову — он знал, какой разговор ему предстоит. Гортензия, не успев перед отъездом на похороны лично излить душу брату, сделала это теперь письменно, и, следовательно, юноше предстояло выдержать бурю еще и со стороны дяди.
Действительно, маркиз не стал тратить время на предисловия, а прямо приступил к делу:
— Как я узнал, твое обручение с Гертой расстроилось. Я тоже не понимаю, как мог ты решиться отказаться от Герты, и боюсь, что скоро ты сам увидишь, от чего именно ты отказался. Но, в конце концов, это — твое дело. Только вот сестра пишет мне, что ты собираешься жениться на той самой женщине, из-за которой произошел этот разрыв. Твоя мать вне себя от мысли видеть твоей женой Элоизу де Нерак. Но я поспешил успокоить ее, что дело ни в коем случае не зайдет так далеко.
— А почему бы нет? — вспыхнул Рауль. — Неужели я — ребенок, которого надо опекать и водить на помочах? Я совершеннолетний, закон предоставляет мне полную свободу действий, и, хотя бы все ополчилось на меня, я все же не откажусь от Элоизы!
— Прежде всего, Рауль, обещай мне, что ты с большим спокойствием выслушаешь меня, — мягко сказал маркиз, взяв племянника за руку и привлекая его к себе. — Если ты вспыхиваешь раздражением при одном намеке, то что же будет с тобой, когда ты узнаешь всю правду? Если бы я подозревал, как глубоко ты увяз, я давно открыл бы тебе глаза. С объявлением войны отпадает известная часть обстоятельств, — заставляющих меня молчать, но все же ты должен дать мне честное слово, что никто не узнает о том, что я тебе сейчас сообщу!
Спокойная, серьезная речь произвела свое действие, хотя Рауль все-таки не ответил ни слова.
— Еще несколько месяцев тому назад, — продолжал маркиз, — я грозил Клермону открыть тебе глаза, если он не оставит тебя в покое, и он был достаточно осторожен, чтобы уговорить тебя держать ваши отношения в тайне. Мы с Гортензией дались в обман, но я не могу допустить, чтобы мой родной племянник стал жертвой таких тенет. Очевидно, ты не знаешь, что такое этот Клермон...
— Дядя Леон! — резко перебил его Рауль, голос которого звучал великой мукой. — Молчи, умоляю тебя! Я не хочу ничего слышать, не хочу ничего знать! Пощади меня!
Монтиньи посмотрел на него с изумлением.
— Ты не хочешь ничего знать? Значит, ты уже знаешь кое-что? И, несмотря на это...
— Нет, нет, я ничего не знаю, я только подозреваю, да и то со вчерашнего
— Неужели ты не можешь перенести то, что у тебя сорвут повязку с глаз? — строго спросил Монтиньи. — Пусть даже так, но это должно быть сделано. Ты знаешь Клермона и его сестру только как частных лиц, живущих жизнью путешественников из-за того, что им не по средствам вести большой дом в Париже. Однако на самом деле причина их пребывания здесь далеко не так безобидна. Они живут в этой стране, исполняя ту миссию, в которой нуждается и будет нуждаться каждое правительство, но за которую не возьмется ни один порядочный человек. Такие поручения дают разным темным личностям, для которых хорошо каждое средство, дающее им возможность жить, не стесняясь. То, что в данном случае речь идет о представителях древнего рода, нисколько не меняет дела, разве только ремесло Клермона тем самым становится еще постыднее... Надеюсь, ты понял меня?
Казалось, Рауль и на самом деле понял, но он сделал жест энергичного протеста.
— Ты говоришь об Анри, и, может быть, ты и прав. Но Элоиза тут ни при чем. Она не принимает участия в занятиях брата и даже ничего не знает о них. Не пытайся запятнать ее, я все равно не поверю тебе!
— Если ты не поверишь мне, то поверишь фактам. Говорю тебе и ручаюсь своей честью, что в миссии Анри де Клермона госпожа де Нерак играет первую роль, потому что как женщина она может действовать свободнее и успешнее, внушая меньше подозрений. Я могу представить тебе доказательства, назвать суммы, выплаченные ей...
— Нет, нет! — перебил его Рауль. — Молчи, Бога ради! Это сведет меня с ума!
— Как видно, она и в самом деле свела тебя с ума, иначе ты не пожертвовал бы Гертой ради нее! — с горечью возразил Монтиньи. — А ведь для Клермона и его сестры ты представлял собой не более чем игрушку, орудие, ключ, который должен был открыть им запертые двери. Они хотели через тебя добиться возможности проникнуть к генералу Штейнрюку, быть может, даже завязать сношения с министерством. Вот почему Клермон осаждал тебя проявлениями дружбы, вот почему его сестра завязала с тобой интрижку. Увы, ты слепо пошел в капкан... Но надеюсь, теперь ты излечен и прозрел и не будешь думать о том, чтобы сделать графиней Штейнрюк профессиональную шпионку!
Рауль содрогнулся при этом слове, но затем вдруг вскочил и бросился к двери.
Монтиньи преградил ему путь.
— Куда ты?
— За ними!
— Глупости! Неужели в самый последний момент дело кончится несчастьем? На подобные вещи отвечают только презрением!
Рауль ничего не ответил, но его смертельно бледное лицо приняло вдруг такое выражение, которое испугало дядю.
— Что с тобой? В тебе говорит не только боль оскорбленной любви! Да ведь ты в смертельном ужасе! В чем дело, объясни мне?
— Не могу! Не задерживай меня! — крикнул граф, с силой вырываясь из рук дяди, а затем, ничего не объясняя, не сказав последнего «прости» родственнику, которого, быть может, ему не суждено было увидеть вновь, он стремглав выбежал из комнаты.
— Не понимаю! — пробормотал Монтиньи. — Здесь кроется что-то другое! О, почему я не открыл ему правды раньше! — и, продолжая с внутренним трепетом думать, что означает поведение племянника, маркиз опять принялся за сборы в дорогу.
В доме Штейнрюка тоже шли деятельные сборы. Генерал собирался сегодня же выехать к месту расположения порученного ему корпуса, тогда как молодой граф временно должен был остаться дома. Накануне он и на самом деле получил приказ и должен был через несколько дней явиться в воинское присутствие. Как и всегда, дед настоял на своем!