Архив Корсакова: Дебют
Шрифт:
Труп Родионова, страшно клокоча разорванным горлом, поднял руки и бросился на Корсакова. В последний момент, молодой человек, подражая испанскому тореадору перед быком, отступил в сторону. Бывший исправник пролетел мимо и упал прямо на груду свечей у стены. Не теряя ни секунды, Корсаков схватил оказавшийся под рукой канделябр-трехсвечник в половину своего роста, и, орудуя им, словно трезубцем, встретил уже тянущую к нему скрюченные пальцы Серебрянскую. Невероятным усилием воли, он оттеснил покойницу к двери и вытолкнул её в коридор, а затем захлопнул дверь и заблокировал её своим импровизированным оружием.
Полыхающий Родионов поднялся с пола. Огонь распространялся вокруг него и опрокинутых свечек, охватывая
С отчаянным криком, Владимир бросился вперед и толкнул художника внутрь написанной им картины. Тот провалился сквозь холст – и оказался за дверью, посреди источника зеленого сияния. Одного взгляда на существ, ждавших художника за порогом, почти хватило, чтобы лишить Владимира рассудка. Корсаков утопил руки в стремительно твердеющей картине, упер их в нарисованную створку и изо всех сил толкнул. Дверь начала закрываться – медленно, слишком медленно. Из-за неё выскользнула дрожащая рука Стасевича и попыталась ухватить молодого человека за рукав. Из последних сил Корсаков надавил на нарисованную дверь и отпрянул от холста, вытянув руки из картины. Ладонь художника, похожая на отвратительного белого паука из мертвенной плоти, шевеля длинными пальцами показалась следом. Но картина, поглотившая создателя, уже теряла свою силу. Дверь на ней захлопнулась, отрубив руку художника по самое плечо, а затвердевший холст отсек кисть, бессильно рухнувшую на пол.
Окружающий хаос резко вернул Корсакова к действительности. Чудом ему удалось увернуться от обрушившегося на мольберт безжизненного горящего тела Родионова. Марионетка лишилась своего хозяина. Пламя стремительно распространялось вокруг, грозя поглотить молодого человека. Он бросился к уже занявшейся двери, вышиб её плечом, перепрыгнул через горящее тело последней из Серебрянских в коридоре – и бежал, бежал, бежал, пока не оказался на свежем воздухе. За его спиной, огонь пожирал трухлявые внутренности усадебного дома. Лишь отсыревшие стены и крыша пытались ему сопротивляться, но пламя уже лизало и их. Уцелевшие окна лопались одно за другим. А затем в глубине усадьбы что-то ухнуло – и особняк сложился внутрь, словно карточный домик под рукой неловкого игрока. Пылающие бревна завалили тела погибших и проклятые картины.
XIII
23 июля 1880 года, утро, церковь на краю холма.
Чувствуя себя опьяненным пироманом, Корсаков сорвал с потолка картину Стасевича, облил её керосином из запасной фляги (фонарь сгинул вместе с Родионовым) и запалил второй за сутки пожар, сжигая проклятое полотно вместе с оскверненной церковью. Нетвердой походкой, молодой человек прошествовал к краю обрыва и без сил уселся на мокрую землю. Подозрительно покосился на древние валуны, но те хранили молчание. Владимир трезво оценивал свои шансы покончить с этим проклятым местом – вряд ли его сил (да и сил всех горожан, если уж на то пошло) хватило бы, чтобы уничтожить каменный круг, а значит оставалось лишь надеяться, что с гибелью последних Серебрянских и Стасевича в живых не осталось никого, кто мог бы обратить его силу во зло. Но Корсаков был в меру циничен (сам себя он почитал, конечно, реалистом), и не сомневался,
Дождь потихоньку заканчивался, впервые за две недели. На горизонте, за рекой, выглянуло солнце. С того места, где сидел Корсаков, было видно, как первые люди, казавшиеся отсюда муравьишками, высыпали на городскую площадь, встречая рассвет и завершение ненастья. Жаль только, что в последний раз не успел увидеть храбрый исправник. Молодой человек невольно улыбнулся, глядя на спасенных ими жителей города, перевел взгляд на разгорающийся сруб – и позволил себе улечься на землю, которая, несмотря на холод и влагу, казалась сейчас самой мягкой периной на свете.
– Господи, – пробормотал он. – Пусть какой-нибудь пароход уже плывет обратно к цивилизации! Нескольких дней стряпни в здешней гостинице я просто не выдержу…
Интермеццо 1
Больше всех других комнат в отчем доме маленький Володя Корсаков любил отцовскую библиотеку. Хотя ребенком ему и запрещалось в ней появляться, сорванец проникал туда тайком, пока никто не видит. Ему нравилось, как солнечный свет из окон освещает огромные, уходящие к высокому потолку шкафы. Нравилось ползать вниз-вверх по рельсовым лестницам. Крутить огромный старинный глобус. Брать с полок, до которых мог дотянуться, старинные тома и листать их в поисках картинок, вдыхая неповторимый запах книжной пыли.
С годами эта любовь осталась, но пришло и понимание, что с их домашней библиотекой что-то не так. Ни в одной другой ему не встречалось таких книг. Таких гравюр. Да, их особенно. Некоторые рисунки изображали такое, от чего сердце маленького Володи сжимали острые когти ужаса. Но была в этом ощущении и своя прелесть. Оттого-то он раз за разом и возвращался сюда, вновь и вновь перелистывая страницы, находя все новые поводы для сладостного испуга.
Когда ему исполнилось тринадцать, Володя вернулся на лето из смоленской гимназии в усадьбу Корсаковых в двадцати верстах от города. Даже много лет спустя помнилось удивление, которое он испытал, когда на подъездной дороге его встретил не старый камердинер Жорж, а отец собственной персоной.
– Я знаю, тебе не терпится повидаться с мамой и братом, – сказал ему Николай Васильевич. – Но сначала пойдем со мной.
Он провел сына прямиком к библиотеке, распахнул перед ним двери и широким жестом пропустил его вперед. Впервые Владимир переступил порог комнаты, как полноправный хозяин, а не таящийся гость. Они с отцом уселись друг напротив друга в огромные мягкие кресла.
– Во-первых, если ты думаешь, что твои визиты сюда являлись для меня тайной, то зря, – усмехнулся Николай Васильевич. – Следы своего присутствия нужно скрывать лучше. Тщательно. Тут надобно умение. И об этом мы тоже однажды поговорим. Но не сегодня. Скажи, ты никогда не задумывался, от чего у нашей семьи такой герб?
Он указал на висящий над глобусом геральдический щит. Там, на черном фоне, был изображен ключ сложной и изящной формы, который обвила зеленая змея.
– Ты сам учил меня, – ответил Володя. – Мы хранители знаний. Ключ открывает дорогу к ним, а змея сторожит его от недостойных людей.
– Да, – кивнул отец. – Но знания бывают разными. Одни несут свет. Другие – тьму. И те, и другие, в руках недостойных людей грозят гибелью. Когда-то, очень давно, государь призвал к себе твоего пра-пра-прадеда, и возложил на него долг, тяжкий, но благородный. Мы, Корсаковы, собираем и преумножаем знания о материях, не видимых глазу и не ведомых обыкновенному люду. И если надо – защищаем их от тех, чей разум обратит эти знания во зло.