Архив Шамбала
Шрифт:
— Значит, если речь идет только о тексте, о его переводе и понимании, то свитки можно считать подходящими?
— «Подходящими»? — Варченко задумался.
Могло показаться, что он размышляет о применимости такого термина, но на самом деле голова его была занята другим. Из общего числа свитков, привезенных Геворком Мкртычевичем в первый раз, два были подлинными, а семь — подделками. За обработку двух свитков он заплатил щедро, и теперь даже дух захватывало от одной только мысли о том, сколько же будет заплачено за перевод еще семи!
Да ведь и об обмане нельзя говорить. Безусловно,
И он принял решение. Это решение даже не было мучительным.
— Да если говорить о понимании содержания, то достойны изучения все свитки, привезенные вами.
Блюмкин облегченно вздохнул.
— Ну, так в чем дело, профессор? Наука должна служить делу освобождения угнетенных, не так ли?
Он радостно улыбнулся и подмигнул Варченко:
— За работу, профессор. Вот вам аванс.
Так и пошло с тех пор. Много дел еще было у борцов за всемирное счастье, и самому Блюмкину часто бывать в Тибете не получалось. Но экспедиции уходили туда постоянно и доставляли товарищу Блюмкину свитки, неизвестным образом добытые в стране с таинственным названием Шамбала.
Их было так много, что приходилось время от времени какую-то часть работы поручать другим людям, может быть, менее знающим. Им, конечно, и платили соответственно.
Правда, прочтение текстов оказалось не последней проблемой на пути к тайнам Шамбалы. И времени на это ушло немало.
Только поздней осенью двадцать восьмого года Блюмкин впервые взял из рук Варченко листы бумаги с машинописным текстом. Держа их, он даже не сразу смог взглянуть на них, ожидая чуда, откровения, шага в неведомое. Вот сейчас что-то случится, спадет пелена — и он окажется в чудесном мире, без бед и страданий, где царит любовь и все счастливы!
Но вместо этого, он увидел слова, нанесенные на бумагу ударами по клавишам пишущей машинки Ремингтона…
Он заставил себя остановиться только на третьей или четвертой строке. Поглощая текст, Яков Блюмкин ожидал, как из знаков, несущих вековую мудрость Шамбалы, само собой сложится руководство к действию, но этого не происходило и слова оставались словами.
Он зажмурил глаза, подождал, в надежде на запоздалое озарение. Нет! Тщетно.
— Что же я тут могу прочесть? — даже голос его сел, сдавленный так же, как стиснута была усилием воли вся бунтарская душа Якова Блюмкина.
Варченко уловил недовольство, и легкая тревога пробежала вдоль его позвоночника.
— Но там ведь все написано.
В интонации профессора сквозило удивленное непонимание. Ведь они так хорошо перевели тексты, подготовили примечания и пояснения! Ведь это подвиг, настоящий научный подвиг! А «этот» не понимает! Он считает, что, заплатив деньги, приобрел знание так же просто, как дворничихи покупают стакан семечек?
Блюмкин молчал. Он не мог решить, чего в нем сейчас больше: гнева или разочарования. Столько времени пропало, столько денег затрачено, а результат?
— Ну, что, например,
Вопрос он задавал риторический и ответа не ждал. Однако Варченко уже начал сердиться. Что такое?! Невежество намерено стать учителем Знания?
— А речь тут о том, голубчик мой, что человек не должен всю свою жизнь подчинять только одной цели, даже самой великой и достойной. Человек должен жить гармонично, веря в получение некоего знания, но, не делая это сутыо всей совокупности своих отношений с миром, понимаете?
Блюмкин замер. Что тут сложнее и дальше от понимания: слова на бумаге или пояснения профессора? А ведь обещали и обнадеживали. Вот сукины дети…
Однако воли чувствам не дал: не время и не место. Дело надо делать.
Пришлось довольно долго, окольными путями и иносказаниями, разъяснить Варченко суть ожидаемого. И только в декабре того же двадцать восьмого профессор смог дать легкую надежду: что-то такое есть. Есть описания занятий, которые проводили с монахами, готовившимися к дальним путешествиям в поисках Истины и новообращенных.
Правда, времени у Блюмкина в тот раз оказалось мало. Уже все было готово для очередной его поездки, как всегда, полной опасностей и приключений, ради которой, наверное, и появился когда-то на свет в бедной семье Янкель Блюмкин, артист авантюры.
В тот раз он отправлялся на Ближний Восток и вез рукописи хасидов для продажи. Он не вполне понимал, отчего записи одной их иудейских сект приобретают такую ценность, но его это и не интересовало. Гораздо важнее было то, что он ухитрялся каждый раз, начиная с ругани и обид, продавать свой «товар», в конце концов, много дороже, чем хотел потратить покупатель. Талантливый все-таки человек Яков Блюмкин!
Его уже охватил азарт нового путешествия, и вдаваться в подробности и тонкости трактовки тибетских текстов он не захотел. И, прощаясь с Варченко, только намекнул: продолжайте, а увидимся в следующий раз — тогда уж сразу все мне и расскажете.
Яков не знал, что следующего раза уже не будет…
Поездка с рукописями хасидов, не первая уже, завершилась успешно. Пожалуй, даже более, чем он сам ожидал. Уже давно Яков Блюмкин готовил эту победу и продал рукописи значительно дороже, чем предполагалось.
Сумму, чуть меньшую от намеченной Москвой, передал тем самым поселенцам, создающим рубежи мировой революции в Палестине. Пусть приобретут все, что нужно у надежных людей, а те сделают все для Якова Блюмкина.
Какие-то деньги он отдал еще одному человеку, тот отвезет их товарищам из ЦК Иранской коммунистической партии, им, Блюмкиным, созданной.