Архив шевалье

Теплый Максим Викторович

– Эй! – как можно более грозно крикнул Каленин, хотя на деле голос его со сна звучал сипло и тихо. – Вы, собственно, кто?

– Конь в пальто! – весело ответил ночной визитер по-русски, а может, Каленину только показалось, что прозвучал именно такой ответ. Каленин сделал еще одну попытку проснуться: приподнялся, вытянул руку и попытался схватить злоумышленника, но тот легко увернулся, а потом резким, профессиональным движением ударил Каленина кулаком в лицо, да так сильно, что тот рухнул навзничь как подкошенный и напрочь потерял сознание…

Москва, …мая 1986

года. Страшный генерал

«Как же это все могло случиться? Этот идиотский выстрел, эта дура Старосельская. История с выстрелом дошла до самого Горбачева. Доброхоты донесли…»

Дьяков отсчитал сорок капель валокордина, выпил залпом. Потом подумал, махнул рукой и налил себе рюмку коньяку.

«Что делать, что делать?! Скорочкин в ярости! Говорит, что еле убедил Горбачева сохранить проект и оставить меня председателем форума… Да, коньяк лучше валокордина, к тому же и помогает сразу… Ну и действительно стыдно! Ладно еще ничего не попало на экраны. Только этот придурок – Длинич – в своей „Фаре перестройки“ разместил все же заметку под гнусным названием „Демократия, расстрелянная в живот“… Какую там фамилию назвал Скорочкин – Кулагин, кажется? Ага! Точно, Кулагин! Вот и телефончик! Так, последняя цифра – это что у меня: „один“ или „семь“?! Кажется, „семь“…»

– Михаил Борисович! Здравствуйте. Это Дьяков Гавриил Христофорович. Мне Евгений Иванович Скорочкин дал ваш телефон и попросил привлечь к нашему проекту. Про форум слышали?…

Дальше случилась долгая пауза. Дьяков несколько минут слушал, что отвечает ему собеседник по поводу форума, и лицо Гавриила Христофоровича меняло при этом цвет несколько раз: становилось то потным и малиновым, то высыхало и мертвенно желтело.

– Это уже слишком!!! – наконец свистящим шепотом произнес он после длительного молчания и решительно нажал кнопку отбоя на своем радиотелефоне.

Постояв минуту в задумчивости и пытаясь что-то ответить уже не слышимому собеседнику, Дьяков начал набирать Скорочкина.

– Женя! Я тебя, конечно, люблю! Но этот твой Кулагин… он обозвал меня жирным педерастом. Он пять минут поливал меня и тебя грязью! Там не было ни одного цензурного слова! Женя! Зачем он нам нужен, этот хам?! Мне плевать, что он генерал-майор КГБ!.. Он сначала хам, а уж потом генерал, Женя!..

Дьяков швырнул трубку под кресло и вдруг вспомнил, что последняя фраза Кулагина была произнесена сразу после матерной тирады и звучала так: «Жду тебя, жирный боров, через час в ресторане „Узбекистан“!»

Дьяков махнул еще рюмку коньяку и стал торопливо, насколько это позволяла его комплекция, собираться на встречу с генералом Кулагиным. Ему было безмерно противно, конечно, но, по словам Скорочкина, именно Кулагин располагал наиболее обширными связями на Западе и мог дать деньги для проведения всей задуманной операции по приведению Беляева к власти.

…Было двенадцать дня, и ресторан выглядел сиротливо и пусто. В дверях Дьякову преградил путь огромного роста узбек в потертом костюме швейцара.

– Куда, дарагой? – мрачно спросил он и упер огромную ладонь Дьякову в живот. – Места нет… Приходы другой раз.

Дьяков

откровенно растерялся. Он всегда испытывал трепет при общении с разного рода обслуживающим людом: продавцами, швейцарами, официантами и прочими вершителями конкретной человеческой судьбы в конкретных нечеловеческих обстоятельствах. Дьяков хотел что-то сказать, но неожиданно замычал, показывая пальцем куда-то в глубину зала. Швейцар проследил за пальцем и увидел, что он направлен на большую группу людей в черных пиджаках, которые сгрудились вокруг стола и что-то оживленно обсуждают. Швейцар неожиданно отступил и, показав белозубую улыбку, максимально ласково произнес:

– Праходы!

…При ближайшем рассмотрении выяснилось, что «черные пиджаки» клубились вокруг сидящего за столиком человека лет пятидесяти. Был он крепкого телосложения, подтянут, лицом весьма интересен, если не считать по-бульдожьи выдвинутой вперед нижней челюсти, что, впрочем, его не портило, а, напротив, добавляло мужественности и твердости.

«Кулагин!» – догадался Дьяков.

Кулагин читал меню. Официанты, числом человек семь, ему услужливо что-то объясняли. Выглядело это так: Кулагин молча тыкал пальцем в очередную строчку меню, и официанты начинали дружно щебетать, расхваливая дорогому посетителю указанное блюдо.

Кулагин поднял глаза, и Дьяков с трепетом отметил, что они у него белесо-голубые, почти белые.

Генерал не сказал ни слова – лишь чуть наклонил голову в сторону стоящего рядом стула, и Дьяков понял: велят присесть! Когда его задница коснулась краешка стула, Кулагин неожиданно швырнул меню на стол и рявкнул:

– Куда?! Куда ты сел, мерзавец?!

Дьяков подскочил и машинально глянул на покинутый им стул. На стуле и соответственно на брюках расплывалось что-то коричнево-желтое.

«Горчица», – испытывая ужас, догадался Дьяков.

– Я же специально сюда розетку с горчицей поставил! – вопил Кулагин. – Чтобы никто рядом не садился!!! Тебе что, места в ресторане мало?! А??? Откуда только берутся такие идиоты?!

Дьяков неожиданно громко замычал.

– Что? Что ты сказал?! – удивленно спросил Кулагин. – Все слышали?

Официанты дружно кивнули.

– Слышали??? Он меня обозвал!

Официанты снова дружно и осуждающе кивнули.

– Мало того что своими штанами испортил мою горчицу, так еще и обозвал! Как ты меня обозвал, урод, повтори-ка?

Дьяков из последних сил хотел что-то возразить и, может быть, даже сказать страшному генералу, что он ничего плохого не имел в виду, а если генерал что-то не расслышал, то он, Дьяков, готов немедленно принести свои извинения. Но вместо этого из его могучей грудной клетки шестьдесят шестого размера вырвался хрип, сильно напоминающий первоначальное мычание.

– Ну вот! – холодно констатировал Кулагин. – Опять?! Я этого не потерплю! – Генерал поднялся во весь свой немалый рост, швырнул с размаху на пол салфетку, которая доселе была аккуратно заткнута за ворот белоснежной рубашки, и решительно двинулся на Дьякова. При этом его глаза светились каким-то белым огнем и смотрели на Гавриила Христофоровича пронзительно и страшно.