Архив
Шрифт:
— Они просто живые. И может быть, они неупорядочены, но все самое главное лежит на поверхности. Одним прикосновением ты можешь узнать очень много.
У меня внутри все переворачивается.
— А меня ты когда-нибудь читал?
Уэс не на шутку задет. Он качает головой.
— Даже если знаю, как это делается, я не превращаю свое занятие в спорт. Кроме того, это против правил Архива, и что бы ты обо мне ни думала, мне бы хотелось оставаться на хорошем счету.
И мне тоже.
— Как ты можешь выдерживать
— Нельзя прожить всю жизнь, так ни к кому не прикоснувшись.
— Посмотрим, — упираюсь я.
Уэсли медленно поднимает руку и тянется указательным пальцем ко мне.
— Это не смешно.
Но он не останавливается.
— Я. Отрежу. Тебе. Пальцы.
Он вздыхает и опускает руку. Потом кивает на меня. Оказывается, в том месте, где край духовки врезался в перевязку, потекла кровь и пропитала бинт.
Я отстраненно смотрю на расплывавшееся красное пятно.
— Нож.
— Ого, — говорит он.
— Нет, правда. Парень-подросток с огромным ножом в руках.
Он корчит недовольную гримасу:
— Убийцы Хранителей. Подростки с ножами. Когда я отвечал за эту территорию, она не была такой забавной.
— Просто мне, как всегда, везет.
— Ты уверена, что я ничем не могу тебе помочь?
Я улыбаюсь, главным образом потому, что во второй раз он так аккуратно продумал вопрос, словно боясь спугнуть меня. Но мне больше не нужно сложностей.
— Без обид, но я уже давно к такому привыкла.
— И как оно?
Я должна держать язык за зубами, но когда правда сама подступает к горлу, сложно соврать.
— Я стала Хранителем в двенадцать лет.
Он хмурит брови.
— Но ведь возрастной ценз — шестнадцать.
Я небрежно пожимаю плечами.
— Мой дед подал петицию.
Лицо Уэсли принимает злобное выражение, когда он сознает смысл сказанного:
— Он передал свою работу ребенку.
— Нет… — начинаю я.
— Каким надо быть выродком, чтобы… — Он замолкает, потому что я схватила его за грудки и придавила к скамье. На мгновение он становится обычным человеком, а я — Хранителем, и мне плевать на оглушающий шум, вызванный нашим соприкосновением.
— Даже не смей… — шиплю я.
Его лицо становится непроницаемым. Я медленно ослабляю хватку и отпускаю его горло. Он подносит пальцы к шее, не сводя с меня глаз. Мы оба замираем.
Наконец он улыбается:
— А я-то думал, ты не любишь трогать людей.
Взвыв от досады, я отталкиваю его и сажусь на самый дальний краешек скамейки.
— Прости, — говорю я. Сад эхом повторяет мои слова.
— Теперь я знаю точно, — отшучивается он, — ты не дашь мне спуску.
— Не стоило мне…
— Это мне не стоило лезть не в свое дело, — говорит он. — Ведь твой дед наверняка знал, что делал.
Напряженный смешок застревает
— Уэс, для меня это так непривычно: делиться. Встретить человека, которому я могу все рассказать. И я очень ценю твою поддержку… Звучит неубедительно. У меня никогда не было… Какая тупость! Наконец-то в моей жизни появилось что-то хорошее, а я уже и это успела испортить.
Мои щеки горят, и, чтобы перестать нести чушь, я закусываю губу.
— Эй! — Он игриво стучит носком своей кроссовки о мою. — Я чувствую то же самое, понимаешь? Я тоже к этому не привык. И я никуда не сбегу. Понадобится не меньше трех попыток убить меня, чтобы я отстал. И даже если так, как только дело дойдет до сладкой выпечки, я все равно вернусь.
Он с торжественным видом встает со скамьи.
— На этой оптимистической ноте я ретируюсь, чтобы залечить свою поруганную гордость.
Он произносит это с заразительной улыбкой. Я не могу оставаться серьезной, глядя на него.
Как ему удается так легко распутывать гордиевы узлы отношений? Я провожаю его до вестибюля, и после того как крутящаяся дверь заунывно скрипит за его спиной, закрываю глаза и устало опускаюсь на ступеньки. И чувствую легкое царапанье в кармане. На Архивном листе появилось новое имя.
Анджела Прайс, 13.
Становится все труднее оставлять лист пустым. Я шагаю к ближайшей двери в Коридоры, слышу поскрипывание и оглядываюсь. Это мисс Анджели с сумками, полными покупок. На мгновение у меня перед глазами встает похожая картинка: Маркус Эллинг с пакетом продуктов поднимается по лестнице в последние записанные секунды своей жизни. Я моргаю, и дородная женщина снова вплывает в поле моего зрения.
— Здравствуйте, мисс Анджели, — говорю я. — Я могу вам помочь?
Я протягиваю руки, и она вручает половину сумок мне.
— Вы просто вынуждены это сделать, дорогая.
Придумывая, с чего лучше начать разговор, я шагаю за ней. Она знает прошлое Коронадо, знает его секреты. Нужно просто подобрать к ней ключ. Вопросы в лоб ни к чему не привели, но может, стоит попробовать окольным путем? Я вспоминаю ее гостиную, заставленную антиквариатом.
— Можно задать вам вопрос, — начинаю я, — насчет вашей работы?
— Конечно, — говорит она.
— Почему вы решили стать коллекционером?
Я понимаю, когда люди трепетно хранят собственное прошлое, но не понимаю, зачем делать то же самое с прошлым посторонних людей.
Раскатисто засмеявшись, она останавливается на лестничной площадке.
— Каждая вещь ценна по-своему. Каждая содержит в себе историю.
Если бы она только знала.
— Иногда всю прошедшую жизнь предмета буквально можно ощутить спинным мозгом. И я всегда чувствую, где оригинал, а где — подделка.