Архивы Конгрегации 2
Шрифт:
— Скажите, господин барон…
— Можешь не «господинить», — дернул кистью Александер, обходя присыпанную песком и гравием, но все же заметную взору ночного существа лужу. — В конце концов, все мы служим одному делу. Обращение как к старшему — приемлемо, но господин у нас с тобой один.
Хагнер благочестиво перекрестился, а потом продолжил:
— Собственно, об этом я и хотел спросить. Разве то, что мы собираемся делать — не грех?
— А разве отъем человеческой жизни — не грех? — парировал стриг. Он ободряюще улыбнулся стушевавшемуся спутнику, а потом, сменив
— Да, я знаю: тебе еще не доводилось. Ну, если не считать помощи в деле отправки на ту сторону бытия твоего же несносного папеньки сотоварищи. Неприятный был, насколько я слышал, тип. Еще раз напомню: ты молодец. И тебе несказанно повезло: судьба свела тебя с Гессе — а это, поверь, дорогого стоит. Он как длань Божия: неисповедимы пути его, но все сделанное им — делается к вящей славе. Угадай, чьей.
Голос барона вновь обрел ту серьезность и вдумчивость, которые так поразили Макса при первом еще разговоре о вере. Слушать было интересно — как всегда, когда говорящий был искренен.
— Так вот. Не думаю, что твой первый раз тебя минует. А да, убийство — грех. Но ежели сим грехом мы уберегаем от худшей участи десятки, а то и сотни невинных — не стоит ли оно того? На досуге спроси у того же Гессе, — глаза Хагнера полезли на лоб, когда он представил подобную перспективу, — не гнетет ли его тяжесть свершенного? А у него есть, что поведать… Если, конечно, для начала наш прославленный Молот Ведьм не отправит тебя по известным всей германской босоте адресам.
Усмехнулись оба. Молчание длилось еще немного, потом Александер хмыкнул:
— А плотская любовь, оплаченная звонким имперским серебром… Поверь, в этом ты сможешь исповедаться даже не конгрегатскому духовнику, а любому подвернувшемуся патеру. Мне же будет несколько сложнее… — он задумчиво цыкнул зубом и покосился на ликантропа. Тот недоверчиво дернул носом.
— То есть, вы же не собираетесь…
— О, mon cher, собираюсь, и еще как, — со странной смесью грусти и предвкушения выдохнул голос в ночи. — Увы, мне это необходимо. В том источник и благодати, и наказания. И я никогда, никогда не перестаю молить Его о том, чтобы Он избавил меня от страсти, которая дает мне и силы, и боль. Если бы можно было отказаться… Но увы, нельзя, — подвел итог барон. — У меня есть долг. И долг этот требует нести свой крест со смирением, делая, что потребно.
Макс утих, обдумывая сказанное. Тем временем они прошли еще пару кварталов, и на углу одного из них показался дом, изукрашенный яркой росписью. Вывеска небезыскусно отображала характер увеселений, предоставляемых внутри: девица, одетая, казалось, исключительно в собственные волосы, струившиеся до пят, прикладывалась к кувшину, в коем, как следовало понимать, плескалась отнюдь не вода. На входе расслабленно ширился плечами совершенно шкафообразного вида молодчик, а из дверей, распахнутых в меру зазывной необходимости, доносилось разудалое бренчание и заливистый хохот.
На господина барона громила посмотрел с предупредительным уважением и даже поклонился. Видимо, посетитель был не просто частый, а еще и уважаемый. Услышав же в отношении Макса «это со мной»,
Внутри творился натуральный содом. Полуголых девиц хватало с избытком — и половина из них, узрев гостей, тут же устремились в их сторону, что-то возбужденно щебеча. Стоило порадоваться, что удобный и нарядный камзол, выданный прислугой в доме фон Вегерхофа, прикрывал фигуру до верхней трети бедер, а то вышло бы неудобно. Впрочем, тут это, похоже, никого не волновало.
— Тихо, курвы! — глубокий, мощный бас перекрыл воцарившийся гвалт. Девицы порскнули на исходные позиции, а по лестнице со второго этажа спустилась поистине монументальных статей дама. — Гостей зашугаете. Господин барон, вы уж простите девочкам известный энтузиазм…
Александер изобразил какие-то витиеватые движения руками и отставил ногу, присев на вторую — видимо, это было что-то светско-приветственное.
— Madame, вы, как всегда, обворожительны. И ваши oiselets (прим.: пташки (фр.)) — все, как одна, достойны всяческого восхищения. Вот, видите, я даже не смог удержаться и не порекомендовать ваше выдающееся во всех, — тут брови стрига едва уловимо дернулись, — во всех отношениях заведение.
— Ах-хааа… — протянула madame. Она оценивающе смерила Макса взглядом, одобрительно улыбнулась, а потом отвела обоих в уголок, за столик, стоявший несколько отдельно от прочих. — А господин…
— Не думаю, что вам интересна его фамилия, — мягко, но с предупреждением в голосе отрезал барон, а потом уточнил: — думаю, «майстер Макс» будет достаточно. И, предупреждая ваш следующий вопрос: нет, его вкусы почти традиционны. Почти. Но нам нужна девушка широких взглядов, крепкая и выносливая.
Под совокупно изучающими взорами «майстер Макс» снова залился краской. Зверь внутри заворочался, зарычал, потребовал показать клыки. «Dominus pascit me (прим.: Господь пастырь мой (лат.), буквально – господь направляет меня)... — начал он повторять про себя, — dominus pascit, а ты слушаешься, понял? Homo sum. Dixi (прим.: Я человек. Я сказал (лат.), буквально – «все, точка в споре»)».
Кажется, хозяйка бардака приняла какое-то решение. Она пощелкала пальцами в воздухе, и к ней подбежал угодливо изогнувшийся тип, напомнивший ликантропу хорька: однажды он такого придавил в лесу по просьбе повара, жаловавшегося на убыток среди кур. Здесь, впрочем, хорьки с курами управлялись иначе.
— Позови Джулию. Пусть идет в седьмую комнату и готовится. А вам, господин барон…
— А мне как обычно, — осклабился тот.
В темноте совершенно отчетливо блеснули иглы клыков.
***
В комнате было жарко и полутемно. Но не душно — видимо, перед приходом важного гостя ставню вынимали и проветривали. Впрочем, смеси пряных, тягучих, будоражащих ароматов это не помешало. Она словно стлалась вдоль пола, поднималась жадными вьюнками по ногам, впитывалась в низ живота… Пришлось напомнить себе, что жаться в угол и прикрываться ладонями больше не надо: не за тем пришел. Вернее, именно за тем самым. Но Господь всемогущий, как же все это…