Архивы Конгрегации 2
Шрифт:
Курт глянул сначала на Зигфрида: тот был в беспамятстве, в кое его, несомненно, отправил брошенный метким студентом небольшой каменный шарик. Кажется, нечто подобное они видели в лаборатории.
Затем он перевел взгляд на помощника и девушку. Ханна Мюллер лежала в глубоком обмороке, одна рука была неестественно вывернута, но иных видимых повреждений на ней Курт не заметил, чего нельзя было сказать о Бруно. Тот сидел на полу, привалившись к стене и тяжело дыша, из разбитой губы сочилась кровь, на запястье виднелись глубокие царапины, из которых тоже вытекали крупные алые капли, а все лицо было присыпано каким-то мелким порошком и залито слезами.
— Что
— Не трогайте глаза, святой отец, прошу вас, — Мюллер уже присел возле Бруно и торопливо рылся в поясной сумке. — Сейчас… Не могу поручиться, но подозреваю, что сей порошок может быть весьма ядовит, а потому последнее, что стоит делать, — втирать его сильнее.
Студент извлек из сумки кусок чистого полотна и какой-то пузырек и со знанием дела принялся приводить помощника следователя в надлежащий вид. Курт же вернулся к оглушенному малефику и позаботился о том, чтобы, очнувшись, тот не имел возможности брыкаться.
— Так должно быть лучше, — сказал Мюллер, поднимаясь и подходя к бесчувственной сестре. — Потом следует еще раз хорошо умыться чистой водой.
— Что с ней? — осведомился Курт, присаживаясь рядом со студентом и упершись коленом в пол.
— По всем признакам обычный обморок, — не слишком уверенно ответил Мюллер, держа сестру за запястье. — Она упала после того, как он был оглушен…
— Ясно, — покривился Курт, — и ожидаемо. Ты-то здесь откуда, Петер?
— Я… — студент заметно смутился, аж порозовел щеками. — Ну, я догадался, что вы мне не вполне поверили, майстер Гессе. Я не обижаюсь, ни в коем случае, я бы, наверное, тоже не поверил, окажись на вашем месте. И… спустя где-то час вернулся в дом отца Амадеуса, сказал, что вспомнил кое-что, о чем забыл вам рассказать. Он и сказал, что вы ушли, и подтвердил, что к мельнице.
— Versutus (прим.: Хитрец (лат.)), — беззлобно усмехнулся Курт. — А если бы мы обнаружились на месте, что бы сказал?
— Что заходить лучше не в дверь, потому что она скрипит, а в выбитое окно, — не моргнув глазом, ответствовал Мюллер. Затем перевел взгляд на Ханну и тихо спросил: — Что с ней теперь будет, майстер Гессе?
— Надеюсь, что ничего плохого, — пожал он плечами. — Но пока что нам придется ее связать, чтобы, когда очнется ее хозяин, она не кинулась освобождать его и крушить все и всех вокруг.
Мюллер болезненно сморщился, но ни словом не возразил, только проронил, когда дело было сделано:
— Я ее донесу.
— Не думаю, — качнул головой Курт. — Если бы тащить нужно было только ее, даже ее и Зигфрида, мы бы справились, но внизу еще сидит Вольф, которого я бы тоже пока не оставлял без пригляда. Так что дуй-ка ты, Петер, в деревню и возвращайся с парой крепких парней.
* * *
— Бессмысленно, Зигфрид, — в который раз невозмутимо, почти благожелательно повторил Курт. — Бессмысленно пытаться меня убедить, что ничего не знаешь, ничего не скажешь, даже пытаться разозлить. Ты же не думаешь, в самом деле, что ты первый или хотя бы пятый, кто так делает?
— А то, что делаешь ты, не бессмысленно? — отозвался малефик.
Говорил он спокойно, даже нагловато. Разумеется, с подобным поведением подследственного Курт сталкивался далеко не впервые; однако что-то отличалось в манере держаться именно этого. Меньше вызова, пустой бравады. Чаще всего за маской такой вот наглости, за попытками уязвить допросчика кроется глубинный страх, подсознательное понимание, что
— У меня есть время, — пожал плечами Курт. — У тебя, конечно, тоже, но работает оно в данном случае на меня. Надо объяснять, почему?
— Ты ошибаешься, — невесело усмехнулся малефик, не открывая глаз, которыми, как уже выяснилось, все равно ничего не мог увидеть. — Ты самоуверен, как все вы. Да просто — как все, считающие себя хозяевами положения.
— Так поясни же, в чем состоит моя ошибка, Зигфрид, — предложил следователь; обвиняемый фыркнул:
— И зачем это мне?
— А зачем было тебе убивать дюжину человек? Если для ритуала, то такой силой можно было уже отправить всю деревню в преисподнюю. Или то были разные ритуалы?
— Не преувеличивай, — поморщился малефик. — Или это такой прием — умножать преступления допрашиваемого на три? На совесть надавить надеешься?
— Ничуть, — парировал Курт. Подобной реакции он не ожидал, но виду, разумеется, не подал. — За эту зиму в окрестностях Аспендорфа убито двенадцать человек, вероятно, даже тринадцать, так как пропало трое жителей, а при тебе были лишь двое. Станешь рассказывать, что больше половины из них задрали волки? Предупреждаю сразу: я тебе не поверю.
— Зачем бы мне врать о количестве жертв, сам подумай? — в голосе малефика послышалось раздражение. — Имело бы смысл отрицать факт их наличия как таковых, но, заметь, этого я не делаю. Даже скажу, почему я этого не делаю. Потому что ты все равно меня спалишь, хотя бы за этих бестолочей, на чей скудный разум я посмел покуситься. И за сопротивление, нападение на инквизитора при исполнении, как там у вас это называется… С последним, впрочем, можно бы и поспорить. Ты же не сказал, мол, Святая Инквизиция, всем лежать. Откуда мне было понять, что вы не залетные грабители?
— Допустим, — не стал препираться Курт, — но сути дела это не меняет и обвинения в подчинении разума двух человек с тебя не снимает. Как ты верно заметил, взяли тебя flagrante delicto (прим.: на месте преступления (лат.)).
— С очевидным спорить глупо, — с удивительным для своего положения спокойствием согласился Зигфрид. — Потому и того, что я убивал людей, пусть и не своими руками, я не отрицаю, хоть прямых улик к тому у тебя и нет, признайся. Но не навешивай на меня лишние трупы, Domini canis, — последнее прозвучало, как оскорбление. — Жертв было пять. И две куклы.
— И какие же из них? — осведомился Курт, доставая тетрадь отца Амадеуса и начиная зачитывать вслух: — «Ульрика Шварцхар, тело найдено двадцать девятого декабря, перерезано горло, вспорот живот, часть потрохов отсутствует. Мужчина, неизвестный, найден третьего января, глаза выклеваны (выколоты?), взломаны ребра, вырвано сердце. Мужчина, неизвестный, найден шестого января, содрана кожа со спины, отсутствуют оба уха и три пальца на левой руке. Мария Кляйн, найдена пятнадцатого января, грудь и живот исполосованы ножом, внутренности частично съедены хищниками…».