Архонт Варанги
Шрифт:
— Я видел его в бою, — говорил басилевс, мрачно уставившись в угол каюты, — видел, как льется кровь тех, кого он приносит в жертву своим богам-демонам. И я видел чудовище, распахнувшее крылья над Доростолом в тот проклятый день. Я видел все это — и словно врата Аида разверзлись перед моим взором, выпуская тень Ахилла. Говорят же древние, что Ахилл был скифом из Херсонеса — вот и Калокир, по слухам, втайне поклонялся Ахиллу Понтарху, которого почитали в его семье с Бог весть каких времен. Именно поэтому он пошел на сговор со Сфендославом — потому что уверовал, что сам Ахиллес возродился в катархонте россов.И, признаться, я его понимаю. Говорили же, что Ахилл не только герой, но и дракон, водная тварь от природы его матери Фетиды. Когда мне померещилось то чудовище над войском я чуть
— Ты же сам не веришь в это, басилевс? — осторожно спросил Варда, — Ахилл мертв — и как человек и как бог. Один лишь Христос есть Начало всему.
— Кто знает, во что можно верить сегодня, — пожал плечами Цимисхий, — и насколько глубоко укрылись тени эллинства — и на берегах Днепра и в нас с тобой. Знаю одно — Сфендослаф жесток и свиреп в бою, каким был и Ахилл, а значит, лучше его иметь другом империи, страшным для всех наших врагов. А когда они будут мертвы...даст Бог найдем способ избавиться и от чудовища, что мы взяли на службу.
Варда Склир лишь покачал головой и, подозвав раба, вновь наполнил свой кубок.
Спустя некоторое время огненосный флот императора Цимисхия уже вступал в Боспор. И, обгоняя его, по всему городу царей летела весть, что басилевс возвращается с великой победой: что он как лев гнался за россами по всей земле мисян и загнал катархонта россов Сфендослава в крепость на Дунае и что именно там был подписан мир, обеспечивший империи прочные границы на севере — ведь те самые россы покорились Иоанну, а их катархонт стал отныне верным союзником Империи. Говорили и о том, что Иоанн Цимисхий закончил то, что начал еще Никифор Фока: покарал Болгарию за попустительство угров и поставил на Дунае надежный заслон от жестоких кочевников. Усмирил он и дерзкую гордыню самих россов, возомнивших, что могут взять хоть что-то свыше того, что им позволит Восточный Рим. И так был наведен порядок к югу от Дуная и имперский мир вновь воцарился над многострадальной страной мисян.
Если кто и не верил этой похвальбе, то свои сомнения он держал при себе — также как и беззаконные речи, что басилевс просто отдал болгарских братьев во Христе на растерзание диким язычникам. Даже в Константинополь доносились смутные слухи, как сурово правит Болгарией наместник, оставленный катархонтом россов. Однако тех, кто осмеливался говорить это громче чем следовало, ждала быстрая и свирепая расправа, на которую всегда были умелы ромейские палачи и истошные крики казненных заглушали все новые славословия «святому государю» Иоанну. Тот же не скупился на то, чтобы заручиться поддержкой народа: в честь своей «победы» он провел грандиозные скачки и представления на ипподроме, устроил щедрые раздачи милостыни от своего имени и заказал большой молебен в Святой Софии о победе ромейского оружия.
Город веселился, забыв обо всех слухах, тогда как сам Иоанн, против своих привычек отринув вино и блудниц, уже собирал военачальников со всех концов империи на военный совет в императорском дворце.
— С войнами на севере покончено, — говорил басилевс, — настало время собраться со всей нашей мощью и ударить по агарянам.
Собравшиеся согласно кивали — как раз по возвращении императора с востока донеслась радостная весть о победе патрикия Николая, отбившего попытки Фатимидов, новых владык Египта, вернуть Антиохию. Однако сам Цимисхий желал большего.
— Не только Антиохия, но и Дамаск и Тир и сам Иерусалим полны святынь нашей веры, которым негоже оставаться в руках агарян, — говорил император, — и пусть мечи наши не упокоятся в ножнах, пока мы не вернем их в лоно империи. Очень скоро даже те из вас, кто сомневается, увидит, что я не зря заключил мир с россами — и кровожадные язычники, дикие, словно хищные звери, встанут рядом с нами за дело истинной веры.
Остров Громового Змея
— Ууууллаааа!!!! Ууллллаааа!!! Ухахахаааа!
Разрывая глотку истошным воем, рослый рыжебородый печенег
— Перун с нами, братья! — рыкнул князь, — руби проклятых, мертвые сраму не имут!
Ответный вой стал ему ответом, когда печенеги, обескураженные гибелью одного из лучших своих воинов, на миг отхлынули, но потом с удвоенной яростью ринулись на дружинников Святослава. Сам князь бился в первых рядах, проклиная себя за самоуверенность: понадеялся на обещания греков, решил, что до самого Днепра будет путь чист. Он даже отпустил часть лодей с войском, посланным вместе с Калокиром в Тмутаракань, на помощь княжичу Звенко. Вот и поплатился за свою доверчивость — едва, перед Неясытцем, самым страшным из порогов, русы начали вытаскивать лодьи на берег, как воздух вдруг наполнился громкими воплями и из-за стоявших вдоль Днепра курганов выплеснулись кочевые орды, обрушившись на воинов Святослава. В мгновение ока те оказались зажаты между накатывающимися на них степняками и бурлящим позади водоворотом у порога. Уже с десяток мертвых тел унесло бурными водами и кровь обильно текла в реку, насыщая жадного до человеческой плоти речного бога. На берегу меж тем на русов вновь и вновь налетала вопящая, размахивающая саблями человеческая лава — и каждый раз откатывалась, оставляя десятки убитых. Но падали сраженными и русы, что стояли плечом к плечу на берегу Отца-Славутича и не собирались уступать. Особенно яро бились поляницы, сплотившись вокруг Предславы, облачившейся в легкую кольчугу, подогнанную по ее стройному стану: неистовые воительницы слишком хорошо знали, какова участь женщин, попавших в плен степнякам.
Внезапно все стихло — и печенеги, откатившись в очередной раз, вдруг расступились, склоняя головы перед въехавшим в образовавшийся проход щуплым стариком верхом на черном коне. Голову всадника прикрывала верхняя часть волчьего черепа с обрывком шкуры, из-под которой выбивались иссиня-черные космы, сквозь краску которых проглядывала естественная седина. Также и тощее тело прикрывал плащ из волчьей шкуры, а узкое костистое лицо с крючковатым, словно вороний клюв, носом покрывали изображения волков и драконов, пожирающих солнце и луну. В роли небесных светил выступали желтые, как у волка, глаза старика, заключенные, соответственно, в круги из желтой и серебристой краски, зажатые в пастях наколотых на лице чудовищ. С тощей шеи свисали бесчисленные обереги из металла, камня и человеческой кости. Без особого страха он подъехал к рядам русов, словно не заметив, как напряглись мускулистые руки, держащие луки и дротики, в любой момент готовые пронзить жутковатого старика. Тот же смотрел только на князя, не обращая внимания даже на подошедшую к Святославу Предславу, настороженно уставившуюся на старого печенега.
— Здравствуй, князь Святослав, — не то сказал, не прокаркал старик.
— Здравствуй и ты, Куркут, отец печенегов, — в тон ему ответил князь, — хоть и не похоже, чтобы твои дети и впрямь желали мне здравствовать. Или ты снова забыл о клятвах, данных моему отцу и мне самому?
— Клялся Ингару темник Куря, — теперь голос старика напоминал рычащего волка, — а я бхакши, тот кто говорит с богами. И боги же избавят меня от любой клятвы — если тот, с кем я мешал кровь побратимства, первым отказался от данного им обета. Ты обещал сынам Бече славу и богатую добычу с главного города румов — а сам отступил, не взяв город, заключив с румами позорный мир. Можем ли мы и дальше следовать путем того, кто оказался слишком слаб для того, чтобы быть с нами в союзе?