Ариасвати
Шрифт:
I. Под Костромским небом
Яркое весеннее солнышко, поднявшись над вершинами дальних сосен, прямо ударило в окно уютной спальни Грачевского дома. Пробравшись сквозь оконные занавески и кисейный полог кровати, веселый луч упал на лицо заспавшейся против обыкновения Арины Семеновны и шаловливо защекотал у нее в носу. Старушка сморщилась, чихнула и открыла глаза.
Белый день стоял уже на дворе. Со стороны кухни давно уже слышалось кряканье уток и кудахтанье кур, прерываемое порою звонким
Занятая этим сном, и одевалась она, против обыкновения, настолько медленно, что когда, наконец, собралась отправиться на кухню, к Анисье за советом, пернатое царство было уже водворено на птичьем дворе, а сама Анисья во второй раз разжигала самовар, недоумевая, что сделалось с ее барыней, просыпающейся обыкновенно чуть не с петухами.
— Здравствуй, Анисья! — заговорила Арина Семеновна, торопливо входя в просторную, чистую кухню, в которой покойный Иван Спиридоныч по будням любил иногда обедать. — Гляди-ко, как я сегодня заспалась! С ума сошла!
— Я уж и то думаю, — отозвалась Анисья, складывая руки на переднике, — что это, мол, барыня-то…
— Вот поди же ты! Никогда этого со мной не бывало…
— Ну, как-так не бывало! При покойнике-то Иване Спиридоныче частонько до полуден просыпали.
— Ах, греховодница! Нашла, что вспомнить… Чай, я в ту пору была молоденькая… А ты вот что скажи: к чему кровь во сне видеть?
— Известно к чему, к родне. Али сон видели?
— Видела я, видела сон, Анисья, и такой сон, что никак его разобрать не могу. Ты, вот, на это мастерица.
— Какой же это сон?
— А вот, видишь, приснилось мне, будто у меня изо рта кровь идет…
— Зуб что ли выпал? — с тревогой спросила Анисья.
— Нет, не зуб, а так-будто, кровь.
— Ну, слава Богу, коли так.
— А что, разве не хорошо зуб-то видеть?
— Не хорошо, матушка-барыня. Коли зуб выпал да с кровью, значит, из родных кто-нибудь умрет.
— Помилуй Господи! Нет, так будто кровь идет, — а Илья увидал это, да полотенце мне в руки-то сует: на-те, говорит, барыня, утритесь.
— Полотенце? — переспросила вдумчиво Анисья.
— Да, полотенце… такое чистое да тонкое, да длинное-длинное такое… А концы — не то из кружев, но то разноцветным узором вышиты, вот, уж не припомню теперь. И чтобы это значило? Думаю, думаю — придумать не могу!
— Да и думать-то нечего, барыня: смотри, — Андрей Иваныч скоро вернутся.
— Андрюша? Дай-то Бог!
— Это уж как Бог свят. Полотенце-то означает, что он уж на пути.
— Что ты? А Илья-то тут причем?
— А Илью Захарыча вы, может, на станцию пошлете, — ну, значит, он вам их и привезет: — вот вам и полотенце.
— И то правда. А где Илья?
— Надо быть, на мельницу поехал… Ай, батюшки! Гляди-ка, самовар-то ушел! Заболталась я, грешница, не доглядела…
— Ну, не беда. Неси в столовую. Да если Илья воротится, сейчас же ко мне пошли.
Но Илья Захарович легок на помине. Не успела Арина Семеновна приняться за вторую чашку чаю, как он уже вошел в столовую, приглаживая свою вспотевшую лысину.
— А! Воротился уж? Ну, здравствуй, Илья! — приветствовала его Арина Семеновна. — Или тепло стало?
— Тепло Бог посылает, сударыня… — Только уж и дороги — ни проезду, ни проходу!
— Благо?
— Уж так-то благо, что не приведи Господи! До мельницы рукой подать, а лошадь совсем почти из сил выбилась.
— Вот что! Как же быть, Илья? Ведь я хотела тебя в лес послать.
— Как будет угодно, сударыня…
— Нет, уж ты, Илья, поезжай.
— Да я не к тому… Мне что же? Только, вот, лошадь…
— Что же такое лошадь? Ну, Бог милостив. Надо же справиться, не воротился ли Андрюша.
— Так это вы насчет Андрея Ивановича? Ну, это дело иное. Или ожидаете?
— Да уж пора бы ему, зима кончилась… да и сон я такой видела…
— Что же, коли прикажете, я хоть сейчас.
— Да, уж поезжай, голубчик.
— Только, ведь, вот какое дело, матушка Арина Семеновна, как ехать то? Ведь ни на санях, ни на телеге не проедешь.
— Поезжай верхом.
— И то разве так. А Андрей-то Иваныч как же?
— А для Андрюши другую лошадь возьми в поводу.
— Слушаю, матушка Арина Семеновна. Так и сделаю: сам на Кауром поеду, а Ваську для барина оседлаю.
— Ну, вот и хорошо.
— Так я уже поеду.
— Поезжай с Богом, голубчик! Счастливо!
Через полчаса, стоя у окна залы, Арина Семеновна видела, как Илья Захарыч, верхом на Кауром, выезжал из ворот, ведя в поводу оседланного Ваську. За ним с громким, веселым лаем следовал неутомимый Брутка, которого года могли бы уже избавить от подобной экспедиции.
В воздухе сильно пахло весной. На косогоре, против Грачевской усадьбы, уже несколько дней как показались проталины, а мельник Ферапонт даже божился, что уж и жаворонки прилетели. Рыхлый, ноздреватый снег точно курился под лучами яркого солнышка, только утреннички его еще несколько поддерживали. Дальний лес, окутанный туманом испарений, ярко синел за потемневшим прудом, точно кобальтовая даль на картине Айвазовского. Грачевка вздулась, почернела, покрылась полыньями и "поледью", и Грачевские мужики уже бойко постукивали топорами, разбирая мост перед самой усадьбой: теперь уж на "ту" сторону можно было пробраться только по длинной, извилистой плотине Грачевской мельницы.