Ариасвати
Шрифт:
— Ну, уж костромской медведь! — заговорил тот, отдышавшись: — того и гляди, — кости переломает…
— А лучше этакой-то бактерией быть, как ты?
— Бактерией? Я еще за себя постою… где это ты в самом деле так загорел.
— Говорю, на острове Опасном.
— Ври больше! А совсем бедуин, настоящий араб.
— Меня и матушка "арапом" назвала, когда я воротился домой.
— Где же ты был?
— Да на острове же Опасном.
— Фу, чорт с маслом!
— Что же, ты не веришь?
— Ни на полсантима.
— Ах, ты — гороховая колбаса! Так на же, смотри! — Андрей Иванович взял портфель, положенный им вместе
— Вижу. Ну, что это такое?
— Видишь: металлическая таблица, покрытая неизвестными письменами.
— Да ведь это алюминий! Где это ты взял?
— На острове же Опасном, — сто раз тебе говорить? Там в древнем храме я нашел 318 таких таблиц и привез сюда.
— Ты не шутишь? Это не мистификация?
— Какая тут мистификация! Мне затем-то и нужно было Вильгельма, чтобы он расследовал, что это за письмена…
— Ты говоришь, 318 таких таблиц?
— Да.
— И нашел в храме?
— Да.
— Да расскажи, как же это случилось?
Андрей Иванович вкратце рассказал некоторые подробности открытия. Выслушав внимательно рассказ, доктор вскочил с кушетки и забегал по комнате.
— Ах, чорт с маслом! Да ведь это открытие какой свет прольет на историю цивилизации вообще! Триста восемнадцать таблиц! И счастье же этому толоконнику!
— Что, брат, это поинтереснее твоих бактерий?.
— Ну, до бактерий-то далеко… А знаешь что? Ты знаком с Кноблаухом?
— С каким Кноблаухом?
— Густав Богданыч? Академик.
— Нет. А что?
— А то, что это как раз нужный для тебя человек. Хочешь познакомлю?
— Сделай милость.
— Ну, и дело в шляпе. Я напишу письмо, а ты завтра утром поезжай к нему. Он тебе все объяснит, а если сам не сможет, то укажет, к кому обратиться.
— А ты откуда его знаешь? Или в академики метишь?
— Пошел ты! Мы с ним как-то в родстве. Право, не знаю… По крайней мере, он меня считает племянником.
Между тем пришел Митрофан с провизией и портвейном и подал самовар. Приятели тотчас же принялись за завтрак с усердием, делавшим честь их аппетиту, запивая портвейном ветчину и фаршированную утку и толкуя об открытии, сделанном Грачевым.
IV. Де-Сиянс Академия [12]
На следующий день, с письмом доктора Ликоподиума в кармане, Грачов отправился с визитом к Густаву Богдановичу Кноблаух. Академик жил на квартире в казенном доме.
12
Спешу оговориться, что эта глава мне самому показалась фантастичнее всех фантастических похождений Грачева, но переменить в ней что-нибудь я не считал себя вправе. Поэтому пусть ответственность за нее лежит на совести моего покойного друга. Признаюсь, хотя de mortuis aut bene, aut nihil [о мертвых или хорошо, или никак], я склонен думать, что обиженный невниманием к своему открытию, Андрей Иванович увлекся и сгоряча написал пасквиль на почтенное ученое учреждение. Не будем судить его слишком строго. (прим. автора)
На звонок Андрея Ивановича Кноблаух сам отворил дверь и любезно провел своего гостя
Прочитав рекомендательное письмо Кноблаух любезно пожал руку Андрею Ивановичу и заговорил звонким высоким тенором:
— Очень рад… Очень приятно… Чем могу быть полезен вам? Друг моих племянников, Вильгельма и Карлуши, всегда есть мой приятнейший гость… Вы недавно изволили видеть Карлушу, — надеюсь он в добром здоровье? И чем он занимается? Вероятно, все своими бактериями? Да, это у него есть свой конек. У всякого человека есть свой конек… Карлуша пишет, что вы имеете ко мне дело. Чем я могу быть полезен?
Андрей Иванович, не вдаваясь в подробности, рассказал, что случайно приобрел манускрипт на неизвестном ему языке и желал бы найти лицо, которое было бы в состоянии прочитать эти письмена и перевести.
— Да, вы имеете манускрипт, — заговорил академик, — и этот манускрипт вы не можете разобрать? И вы желаете обратиться к помощи академии?
— Да, это было мое намерение.
— Я говорю: к нашей академии, т. е. к академии наук, ибо есть еще академии, например: академия художеств, военно-медицинская академия, а также коммерческая академия… И в тех академиях я имею друзей и мог бы и там оказать содействие… И есть еще духовные академии… Да. Но вы обратитесь к академию наук — Де-Сиянс академию… Ха, ха, ха! Так называли ее в старину: Де-Сиянс! Да. И вы хорошо делаете, что обращаетесь к академии наук, ибо академия наук затем и учреждена, чтобы культивировать науки и разрешать научные вопросы, которые неученый человек, не специалист не может и не умеет разрешать. Да. Есть многие люди, которые восстают против академии наук за то, что она имеет мало пригодных русских ученых академиков. Но разве мы не есть русские ученые академики? Мы живем в России, ergo мы есть русские академики. Не правду ли я говорю?
— Вы совершенно правы… Но я желал бы знать…
— Да? Вы желали бы знать? Но вы имейте несколько терпения, ибо я еще не кончил. Итак, в России есть многие люди, которые против академии и называют ее немецкой академией. Но я спрошу: может ли Россия без нас обойтись? Известно, что русские есть народ молодой… Русские часто имеют большие таланты, но немцы имеют всегда большую аккуратность. И большая аккуратность всегда побеждает большие таланты…
— Но, господин профессор…
— Позвольте. Я уже предусматриваю, что вы имеете возражать. Да, это правда: русские всегда хотят открывать Америку. Но как можно открывать Америку, не имея надлежащих познаний?
— Но, господин профессор…
— Знаю, знаю, молодой человек. Я предусматриваю возражения вперед, ибо я имею привычку вести ученые споры. Диалектика есть великое дело! Это не есть, однако, одно только искусство спорить: древние почитали ее искусством открывать и доказывать истину. Я держусь того же взгляда…
— Я вижу, что…
— Хорошо, хорошо. Возвратимся к предмету нашего спора… Действительно, русские делают иногда научные открытия, но, по справедливости, это есть дело простой случайности. И потому, не имея надлежащих сведений, они не могут объяснять свои собственные открытия и не знают, как их прикладывать на деле…