Ариасвати
Шрифт:
— А на окраинах города разве тоже нет ничего интересного? — спросил Авдей Макарович. — По крайней мере, в арабском конце, я думаю, сохранился еще местный колорит.
— Пожалуй, пойдемте к арабам, — согласился Крауфорд. — Только предупреждаю: вооружитесь палками.
— Это зачем же?
— Во-первых, в защиту от арабских собак, а, во-вторых — от самих арабов… Эти восточные джентльмены так надоедливы, что единственный способ от них отделаться — палка.
— А не ответят они вам ударом ножа?
— Пожалуй, если вы неосторожно, без провожатого, заберетесь к ним, куда-нибудь в пустыню, где они могут сделать это безнаказанно. Но здесь администрация держит их в таких ежовых рукавицах, что даже убийство какого-нибудь черного же джентльмена может навлечь жестокую кару на
Крауфорд остановился и кивнул головой чернолицему молодцу, который стоял на углу улицы, заложив руки за спину, с традиционною палкой под мышкой. Полицейский почтительно дотронулся до фески и тотчас же двинулся вслед за путешественниками. Улица, по которой они направились, скоро уперлась в рыночную площадь. За этой площадью уже начинался лабиринт узеньких улиц и переулков, перепутывавшихся между собою и часто оканчивавшихся тупиками. Вместо европейских зданий, здесь уже виднелись жалкие лачужки, наскоро сбитые из старого барочного леса, глиняные мазанки и землянки. Кое-где попадались полосатые черные бедуинские шатры. Запах прогорклого кунжутного масла, тухлой рыбы и еще какие-то спецпфпческие зловония заражали воздух. Но европейская цивилизация и здесь давала себя чувствовать. На многих мазанках пестрели разноцветные вывески, в иных слышалась музыка, из других вылетало нестройное пение пьяных матросов, к которому иногда примешивались женские голоса. Но зато, кое-где раздавались звуки тамбурина и флейты: это плясали арабские танцовщицы, знаменитые альмэ, стяжавшие в Европе совершенно незаслуженную славу. Для Крауфорда и Семенова эта пляска не представляла ничего нового, так как они оба много раз видали ее прежде. Андрей Иванович сначала заинтересовался невиданным зрелищем, но дикие прыжки и конвульсии полунагих, грязных и нужно добавить еще — довольно некрасивых женщин не возбудили в нем ни малейшего удовольствия. Он уже готов были предложить своим товарищам воротиться на корабль, когда из-под одного парусинового навеса, вроде палатки, выглянула уже пожилая, пестро, но довольно чисто одетая арабка и обратилась к нему с какой-то речью на своем довольно гармоничном гортанном языке.
XI. Ворожея
— Что это она говорит? — спросил Грачев, оборачиваясь к товарищам.
— А она, батенька, рекомендуется, что она — известнейшая здесь ворожея, — объяснил Авдей Макарович. — Между прочим, эта старая колдунья в особенности желает погадать молодому прекрасному саибу, которого, по ее словам, ожидает самая блистательная будущность.
Старуха, стоя у своей палатки, внимательно слушала, пока говорил Авдей Макарович, и, точно понимая русскую речь, утвердительно покачивала головой.
— Ну, если она говорит, что меня ожидает блистательное будущее, — сказал, смеясь, Грачев, — то одного этого с меня довольно. Я ей в долг поверю без всякого гаданья. Поблагодарите ее от меня.
Старуха отрицательно затрясла головой и что-то быстро-быстро заговорила по-арабски, жестикулируя обеими руками и беспрестанно указывая в глубину своей палатки.
Грачев снова вопросительно посмотрел на Авдея Макаровича.
— Она говорит, — перевел профессор, — что молодой прекрасный господин напрасно пропускает такой редкий случай поднять завистливую завесу, скрывающую драгоценный ковер будущего, вышиваемый неутомимой рукою судьбы, что это будет стоить недорого и займет очень мало времени, а о том, что там увидит молодой саиб, он будет вспоминать потом целую жизнь.
Андрей Иванович вынул из кошелька серебряный рубль (на востоке их можно еще видеть) и подал старухе.
— Поблагодарите ее от меня, — сказал он Авдею Макаровичу, — и скажите, что гадать о будущем я не имею ни малейшего желания. А вот ей за добрые пожелания, — и он
Но та, когда профессор перевел слова Грачева, тотчас возвратила полученную монету, заявив при этом, что она не нищая и не берет денег даром.
— Ну, если вы не желаете гадать, — сказал Крауфорд, наблюдавший эту сцену молча, — то попробую я. Будьте любезны, многоуважаемый d-r Сименс, предложите ей попробовать свое искусство на мне.
— Но ведь это совершенная чепуха, мастер Крауфорд, — заметил Авдей Макарович, — все эти гаданья — одна глупая выдумка.
— Да, так говорят. Но вот, видите ли, d-r Сименс, мне хочется убедиться в этом лично, чтобы потом говорить не с чужого голоса, а по собственному опыту.
— Резон, — согласился Авдей Макарович и засмеялся, но поспешил исполнить желание англичанина.
Старуха тотчас кивнула головой в знак согласия и жестом пригласила Крауфорда следовать за собой в палатку. Грачев и Семенов так же вошли туда следом за ними и сели у входа на низенькой скамейке, приготовляясь любоваться предстоящей сценой.
Ворожея прежде всего взяла стоявший в углу низенький восьмиугольный резной арабский столик и вынесла его на середину палатки. Затем, бормоча вполголоса какие-то фразы, быть может, заклинания, она покрыла его чем-то вроде скатерти с широкими черными и белыми полосами. После этого она накинула на себя широкое покрывало с точно такими же полосами. Задрапировавшись в нем довольно живописно, она, не прекращая своих заклинаний, принялась медленно и плавно вертеться около столика: Андрей Иванович заметил, что она сделала таким образом полных три круга. Потом она поставила на столик темную глиняную чашу, налила в нее из медного чеканного кувшина какой-то буроватой жидкости — кофейной гущи, по мнению Авдея Макаровича, накрыла чашу такой же полосатою скатертью, какою был накрыт столик, и снова принялась вертеться, постепенно ускоряя теми движения. На этот раз она сделала девять кругов. Все эти манипуляции она сопровождала заклинаниями на каком-то неизвестном Авдею Макаровичу языке и при этом иные фразы произносила медленно нараспев, другие скороговоркой, с шумом втягивая в себя воздух, оскаливая свои белые, острые зубы и расширяя тонкие ноздри своего горбатого носа, подобно горячей арабской лошади, когда она, закусив удила, мчится в пустыне быстрее ветра. Мало-помалу все эти атрибуты колдовства — эти полосатые покрывала, заклинания, таинственные круги и т. п. начали будоражить нервы наших путешественников, для чего, вероятно, они и были придуманы. По крайней мере Андрей Иванович, несмотря на весь свой скептицизм, начал ощущать легкую дрожь во всем теле и даже по временам стал чувствовать легкое дрожание нижней челюсти. "Немногого недоставало, чтобы я стал щелкать зубами", — рассказывал он впоследствии.
Окончив свой девятый круг, колдунья поманила к себе Крауфорда, подвела к столику, поставила на колени и слегка прикрыла ему голову концом свесившейся скатерти, которой была накрыта таинственная чаша. Крауфорд, задавшийся целью сделать правильный опыт, предоставил себя в распоряжение колдуньи и покорно исполнял все ее требования. Старуха заставила его еще немного наклонить голову, поближе к столику и затем снова принялась кружиться, произнося свои заклинания. У Андрея Ивановича начало даже рябить в глазах. Наконец, после двенадцатого круга, ворожея на ломаном английском языке велела Крауфорду осторожно снять с чаши покрывало и глядеться в поверхность жидкости, как в зеркало. Но не успел Крауфорд бросить взгляд в чашу, как лицо его изменилось и побледнело. Он поднял руки, чтобы протереть глаза, но когда он снова заглянул в чашу, видение уже исчезло.
— Ради Бога, — воскликнул он, оборотясь к Авдею Макаровичу, — скажите ей, чтобы она показала мне снова то, что было в чаше!
Но старуха отрицательно трясла головою и твердила:
— Довольно. Больше нельзя.
Расстроенный Крауфорд медленно поднялся на ноги, бросив несколько гиней на столик старухи, и подошел к своим спутникам.
— Ну, что, батенька? — спросил Авдей Макарович, вглядываясь в его бледное, печальное лицо.
— Стоит испытать, — отвечал Крауфорд, силясь улыбнуться, — довольно интересно.