Арифметика подлости
Шрифт:
Страсти в душе улеглись. Оленька чувствовала, что переродилась. На мужиков теперь взирала сверху: мстила им за то, что от них все беды на земле. В самом деле: где женщина — там мир, где мужик — жди неприятностей.
В школе, куда она попала по распределению, за ней принялся было ухаживать преподаватель физики Андрей Сергеевич Пертухов. Именно ему довелось стать в ее глазах олицетворением мужского отродья.
Во-первых, за то, что фигурой сильно смахивал на Кебу — издалека увидишь, и сердце
Во-вторых, на руке Пертухова посверкивало обручальное колечко, за что Оленька его презирала: дома жена ждет, учительские копейки пересчитывая, а эта сволочь тут глазки строит!
Жизнь без мужиков оказалась куда приятнее. Никаких хлопот по выискиванию 'колокольчиков', никаких тревог — как бы ни залететь, да как бы мать ни застукала. Мир и покой. Мечта: мама сама все сделает, чтоб Оленька почувствовала все прелести мира. И беременности опасаться не надо: от побоев еще никто детей не рожал. А удовольствие практически такое же. Ну, почти такое. Зато в тысячу раз пристойнее.
В дверь позвонили три раза — условный сигнал от матери. Значит, привела очередную жертву. Оля привычно спряталась на кухне, прикрыв за собою дверь. Нельзя отбивать у матери клиента, иначе завтра придется запихивать в себя пустые макароны.
Однако на сей раз что-то, видимо, пошло не так — уже через несколько минут мать позвала ее елейным голоском. Оленьке это сразу не понравилось. Проколы у матери последнее время случались все чаще — кавалеры уходили, не попрощавшись. После этого Ольге здорово доставалось: мать не сдерживала себя, лупцевала от души. Но никогда раньше она не звала дочь при клиенте. Не к добру это.
Как была, в коротком халатике, без макияжа, с волосами, забранными в хвостик, Оля несмело заглянула в комнату.
— Знакомьтесь, Артем — это моя дочь Оленька, — все тем же елейным голоском произнесла мать, отчего дочери стало нехорошо.
На кровати сидел жирный боров лет тридцати с лишним, а может и за сорок — трудно угадать возраст по заплывшему жиром лицу. Мать стояла рядом, положив руку ему на плечо. Не понять — то ли по-дружески, то ли удерживая гостя на месте.
— Отличница, между прочим! Девятый класс — совсем взрослая. Деточка, расскажи нам, что у вас в школе творится? Как Ромка Дзасохов химичке петарду под стул подложил.
И Ромка, и петарда — все это было правдой. Только Ромка учился не в девятом классе, а в восьмом, а сама Оленька была его классной руководительницей, а отличницей она и вовсе сроду не была. Мать что, в маразм впадать начала? Рановато. Однако спорить не стала, и послушно рассказала историю о том, как у химички случился инфаркт после 'невинного' Ромкиного розыгрыша.
Гость слушал напряженно — как и Оленька, не понимал цели рассказа. Мать улыбалась неискренне, изображая полный восторг.
— А теперь, доченька, покажи дяде Артему, что ты с учителем физкультуры сделала.
От неожиданности та едва не поперхнулась воздухом — даже прокашляться пришлось. На что это она намекает? На Кебу? Как Оля к нему в штаны влезла? Или нужно срочно выдумать какую-то историю про другого физрука?
Пауза затянулась. Мать нервно хмыкнула, извинившись за дочь:
— Не обращайте внимания, Артем, она у меня чересчур стеснительная. Да и история не слишком красивая — едва удалось замять ее без последствий. Сейчас я все улажу.
Чуть не волоком оттащив дочь на кухню, злобно зашептала в самое ухо:
— Что встала как колода?! Неужели не понятно? Иди! Сколько я могу тебя кормить?! Теперь твоя очередь. Видишь — я для него старовата. Значит, ты в самую пору. Иди!
Ольга отшатнулась в ужасе:
— Куда?!!
— Туда, дура! — мать повысила голос, не опасаясь, что ее могут услышать посторонние уши. — Не корчи из себя девственницу. Научилась, сука, ножки раздвигать — давай работай. Сколько я могу на тебя пахать?! Пришла моя очередь на твоей шее сидеть.
У Ольги в ушах бушевало сердце — как оно туда попало? То ли действительно слышала жуткие слова, то ли почудилось в пульсирующем шуме? Почудилось. Не могла мать такое предложить. Ее мама? Ее заботливая мама? Глупости. Сейчас боров уйдет, и мама привычно отшлепает ее ремнем по заднице. И все будет как всегда.
— Ну? Думаешь, он тебя вечность ждать будет?! Я свое отпахала — теперь твоя очередь передком махать. Марш в спальню! Чтоб клиент доволен был, как твой Кеба! Да панталоны сними, дура — ими только клиентов отпугивать.
Сказать, что Оленьке было стыдно — ничего не сказать. Во-первых, раньше она сама выбирала, кого осчастливить. Во-вторых, когда по обоюдному согласию — это нормально. А когда тебя родная мать заставляет подкладываться под какое-то убожество…
Однако ослушаться не могла. Однажды она сделала по-своему — и что хорошего из этого вышло? Ославилась на всю округу. Каждая встречная собака ухмыляется: дескать, бракованная, мужик перед самой свадьбой бросил. А послушалась бы маму, оставшись до свадьбы в целках — сейчас бы вся в шоколаде была. Надо слушаться. Мама плохому не научит…
Выйти из спальни оказалось еще страшнее, чем туда войти. Входила к чужому мужику. Приятного мало, но не смертельно — ничего принципиально нового боров не мог ей продемонстрировать. В конце концов, если зажмуриться и ни о чем не думать — вполне сносно. Что мать пряжкой по заднице, что незнакомый боров где-то там же — разница не велика. Удовольствия от борова никакого — одно только ощущение грязи. Но от этого же ощущения и некоторый кайф. Будто мать при посторонних грязной тряпкой по роже отхлестала.