Арифмоман. Дилогия
Шрифт:
— Да колесо же, колесо, уважаемые коллеги! В самом деле, я удивлен, что этот спор вообще возник, что это не самоочевидно для любого разумного индивида! Колесо — самое великое изобретение уже хотя бы потому, что все остальное мы так или иначе подсмотрели в природе, позаимствовали у животных или растений. Но ничего круглого в природе нет!
— Это не совсем так, — подал голос со своей скамьи Эйхгорн. Он не собирался вмешиваться, но это оказалось выше его сил. — То, что в природе нет ничего круглого — просто широко
Его не одернули, на него не зашикали. В одеоне считалось нормальным подавать реплики с мест, и зрители часто этим пользовались. Сейчас все взгляды обратились на Эйхгорна, и отстаивающий колесо диспутант скептически поинтересовался:
— И что же это такое круглое есть в природе, скажите на милость?
— Солнце и луна, — пожал плечами Эйхгорн. — Разве они не катаются каждый день по небу?
— Возможно, возможно… но это всего лишь круги. А вот додуматься, что с их помощью можно катить…
— Для этого достаточно увидеть, как катится с горы снежный ком. Или как катит свой шарик скарабей. Не надо плодить сущности. Неведомый изобретатель колеса, безусловно, был гением… но не волшебником.
— Почему же не волшебником?! — возмутился кто-то из задних рядов. — Или даже волшебницей?! Откуда вам знать?!
Эйхгорн обернулся — да, там сидел явный волшебник. Точнее, волшебница — в длинной мантии, с обручем на волосах. На Эйхгорна она взирала с неприкрытой ненавистью, и тот предпочел смолкнуть. Ему еще слишком хорошо помнилось, чем закончилась беседа с усатым любителем борща.
Аргументы Эйхгорна все же оказали влияние на дискуссию — философы перестали обсуждать самые великие изобретения и принялись просто гадать, как же это именно было изобретено колесо. Первый отстаивал версию божественного дара, второй — чистой случайности, третий — целенаправленного исследования, а четвертый просто бессвязно орал.
Потом они как-то незаметно переключились на развитие и прогресс человека в целом. Правда, с мест тут же поправили — не человека, а индивида. В одеоне кроме людей присутствовали гномы, симы, тролли, змеелюди-кобрины, трехметровые крылатые ящеры и еще какие-то существа с голубой кожей.
Философы приняли поправку и стали рассуждать на тему того, что с каждым поколением культурный и научный багаж среднего индивида все возрастает. Незначительно, едва заметно, но тем не менее. Вот древние лю… индивиды несомненно не знали колеса, и для них это было поразительным новшеством, едва ли не чудом. Нынешний ребенок чуть ли не с пеленок видит перед собой всякие катающиеся вещи, и воспринимает их как само собой разумеющееся. Отчего так?
— Просто в нашем мозгу содержится много-много-много… записей! — предположил первый философ. — Все они хранят в себе разную информацию…
— Постойте! — перебил второй. — Отчего это в мозгу, если общеизвестно, что мозг — это просто зрительно-слуховой орган?!
— Не говорите ерунды! — возмутился третий. — Вовсе не в сердце, а в печени!
— У некоторых индивидов нет печени! — встрял четвертый. — Однако ж они мыслят! Что вы на это возразите, коллега?!
— Неважно! — снова заговорил первый. — Коллеги, коллеги, не отклоняемся от темы! Неважно, где именно содержатся эти записи — главное, что они содержатся. И по мере того, как они накапливаются, часть их передается следующему поколению.
— Как это передается? — усомнился третий. — Что же, если часть знаний передалась от отца…
— Или матери! — выкрикнула волшебница за спиной Эйхгорна.
— …или матери к сыну…
— Или дочери!
— …или дочери, то сам оте… родитель их потерял? Забыл?
— Ну нет, вы просто не хотите понять мою мысль! — всплеснул руками первый. — Вы меня не слушаете! Вы меня полностью игнорируете! Я говорю, что эти частицы знаний передаются… наследуются, ко-пи-ру-ясь! Тело чело… индивида на момент рождения соответствует тому, насколько уже изменились тела его родителей!
— Интересная теория, коллега, — задумчиво кивнул четвертый. — Она вполне совпадает с моими собственными размышлениями по этому поводу. И лично я совершенно уверен, что это касается не только умственных, но и чисто телесных изменений. Уверен, что если раз за разом, из поколения в поколения брить человека наголо — рано или поздно дети начнут рождаться уже лысыми! К сожалению, эту теорию чрезвычайно сложно проверить на практике…
— Не так уж и сложно, — снова не удержался от реплики Эйхгорн.
— Что вы имеете в виду, уважаемый? — осведомился философ. — Как, по-вашему, возможно такое проверить?
— Ну, у моего народа, например, есть обычай делать младенцам обрезание…
— Что это такое? — перебили Эйхгорна.
— Мальчикам отрезают крайнюю плоть.
— Зачем?! — невольно схватился за причинное место философ.
— Религиозный обычай. Ему уже тысячи лет, он идет из глубокой древности. Крайнюю плоть отрезали именно так, как вы описываете — раз за разом, из поколения в поколение. Но пока еще ни один ребенок не родился уже обрезанным.
Этот аргумент Эйхгорна вызвал у всех живой интерес. Философы воодушевленно загомонили, перечисляя похожие ситуации уже на Парифате. Кто-то вспомнил о народе бабаров, действительно бреющих головы налысо — тем не менее дети у них все равно рождаются волосатыми. Вспомнили о каких-то дикарях, отрезающих мальчикам мизинцы на ноге. Вспомнили, что у многих народов женщины прокалывают уши.
Потом на сцену вышел распорядитель, поблагодарил уважаемых философов за интересную дискуссию и сообщил, что у них закончилось время. Начинается пятый полуденный час, а это время забронировано уважаемым мэтром Нимбоколом.