Арин
Шрифт:
Обычно путь до Ские – путешествие, не лишённое удовольствия. Но это верхом на моей Орлике, наедине со своими фантазиями и приятными мыслями. Или, наоборот, – в коляске с интересным и умным собеседником, с которым дорога становится и короче, и глаже. Сегодня компания позади меня наводила на невесёлые размышления. И, что гораздо хуже, размышлять мне, пожалуй, предстояло весь день в гордом одиночестве. Замечательный солнечный день пути. М-да.
Я покосилась через плечо. Орри быстро утратил свою обходительность, явно обронив её на первой же кочке. Понуро свесив голову на грудь, он опять напоминал того измученного и отчаявшегося парня, которого
Как бы там ни было, пока мы ехали лесом, я не мешала им кукситься. Но по мере приближения к тракту всё беспокойнее ёрзала на козлах и, едва копыта лошадей коснулись гравия большой дороги, бесцеремонно пихнула локтем в бок итлунга, изображавшего прародителя всех скорбей, и его сонного приятеля. Они аж подскочили, недоуменно и сердито уставившись на меня, один – переменчивыми светло-карими, другой – серыми глазищами.
– Нечего пялиться! – возмутилась я. – Тоже мне, горе-маскировщики! Вы на открытие ярмарки едете или на похороны любимой тётушки? Я одна за вас веселиться обязана, чтобы обеспечить достойное прикрытие вашим же дражайшим особам?
Орри часто-часто заморгал, словно филин, вытащенный из темноты на свет.
– Не до веселья нам, Арин…
– Ой, глядите на них! Им не до веселья! Притворитесь! Вас с такими лицами в любой толпе обнаружить – пара пустяков!
Итлунг завздыхал, повертелся, оглянулся назад, поддержки не получил – Рэй хранил стойкое молчание, подчёркнутое скептическим изгибом губ. Выдавив из себя гримасу, претендующую на громкое звание улыбки, Орри посидел так минут пять – и взорвался:
– Нет уж, пусть тогда все кривляются! К тебе это тоже относится, Рэй!
Тот воззрился на него, словно приятель предложил ему вопиющую непристойность. Я не сдержавшись усмехнулась – и была награждена негодующим взглядом.
– Я не шут, чтобы по заказу дурака валять! Забавлять не обучен!
Лота испуганно вздрогнула и выронила цветок.
– Эй, – быстро сказала я. – Без истерики, пожалуйста. Не умеешь веселиться, давай хотя бы разговаривать. Разговор для тебя не является унижением?
– О чём разговаривать? – буркнул Рэй.
– Да о чём угодно. О погоде, об урожае, об… – ой! – ужасных дорогах. Или о последних столичных сплетнях. Лишь бы со стороны мы казались давно знакомой дружной компанией.
– Может, вам будет интересно послушать про Эрлинг? – неуверенно предложил Орри.
Лота, мигом повеселев, кивнула.
Обстановка разрядилась. Вскоре я вполуха слушала забавные анекдоты итлунга о королевском дворе, гадая про себя – дать ему понять, что мне известно, кто он такой, или промолчать. Вполглаза присматривала за Рэем, хмурившим лоб. Вдобавок ещё и пыталась следить за дорогой и полосой ольхи вдоль неё, на наше счастье, просвечиваемой солнцем насквозь, так, что не спрячешься.
– Или был ещё такой случай, – увлёкся Орри. – Итрин, старшая фрейлина, на приёме в честь корсолaнских послов в спешке не заметила, что парик на ней съехал набок. И вот, процессия входит в зал…
Прислушиваясь к нежному смеху Лоты, я размышляла – чем, ну чем этот царственный отпрыск перешёл дорогу Керту? И тому, с точёным профилем, которому не по Лесу шастать, а придворным живописцам позировать? Власть, не иначе.
– Тут парик у неё окончательно съезжает и шлёпается прямо в церемониальную чашу посла. Итрин – в обмороке, корсоланцы в гневе, Дирин в шоке – конфликт…
Нет, не помню. Всегда так: когда необходимо что-то вспомнить, именно это оказывается запрятанным на самом дне памяти, под толстым слоем ненужных пустяков. Вертится лишь любимая Недой присказка: мол, итлунги вымирают оттого, что так и не научились разбавлять вино водой, а кровь – чужой. Мне она не казалась такой забавной, как Неде, хоть Неда и была чистокровным итлунгом, а я человек.
При любом раскладе в семье из человека и итлунга рождаются только человеческие дети. Красивые, здоровые, одарённые – но обычные люди. Значит, для продолжения рода юным итлунгам приходится по пальцам пересчитать всех подходящих женихов и невест, а потом уж влюбляться. Ну, пусть не влюбляться, но выходить замуж только за одного из них. Или влюбляться в человека, но опять-таки выходить замуж за своего. Немудрено, что именно у итлунгов сложено столько легенд о трагической любви и столько суровых традиций, нарушить которые смерти подобно. Даже для сына и наследника лорда Авендума. Может, Орри что-то нарушил?
Да нет, не похоже. Какой из него борец с устоями! Обычный парень, обаятельный, воспитанный, красивый до одури, таких что на наших хуторах, что в королевских дворцах полным-полно. Вот приятель его – личность колоритная. Интересно, где ж его улыбаться отучили? Ишь, зыркает, словно сыч из дупла. Глаза злющие, колючие, от Лотиного смеха так его всего и переворачивает. Небось, дай волю – задушил бы нас обеих. Кто ж тебя, голубчик, так обидел? Мама с папой не лелеяли али невеста от ворот поворот дала? Правильно рассудила. С таким жить – себя не любить. Лучше сразу в петлю иль в бега. Чего, спрашивается, так ко всему относиться – словно и люди вокруг сплошные паразиты, и день солнечный – пакость одна, да и жизнь сама – бесполезная и мерзкая суета? С эдаким настроем проще самому руки на себя наложить, не страдать больше и других не мучить.
Я таких не понимаю. Как-то к нам на хутор забрёл один старик из странников, что ни дома, ни семьи не имеют, бродят себе по Авендуму, пока срок их не придёт. Этому вот истёк. Фрэл его звали. Он таял на глазах, не от болезни, от старости. Так Фрэл каждому новому дню как подарку радовался. Ветер ли дует, дождь ли льёт – всё он доволен, во всём красоту и правильность видел. Солнце выглянуло – праздник. Работники его чуть ли не на руках носили, всем он умел помочь, выслушать, посоветовать что-то дельное. Отец светлел, с ним беседуя. Когда через месяц Фрэл умер, я ревела как маленькая, словно кого родного потеряла. Для Фрэла жизнь была чудом, подарком, бесценным и многогранным. А здесь – молодой, сильный человек – и словно ненавидит каждый проживаемый миг. Не знаю, как такими становятся, и знать не хочу.