Арийские мифы русов
Шрифт:
Не зря существует множество заговоров на любовь, которые произносят перед затопленной печью: «Как жарко дрова разгораются, так разгоралось бы по мне сердце молодецкое!».
По сей день существует сербская поговорка: «Мое счастье в пепле растет!». Очевидно, здесь имеется в виду все то же — отождествление огня в печи с огнем любви. В Малороссии говорят о счастливых людях: «В печуре родился!». В Архангельской губернии в завершение свадебного пира гостям подают кашу; когда она съедена, то кидают пустой горшок в печь со словами: «Сколько черепья, столько молодых ребят!».
В былые времена у славян, как и у всех индоевропейцев, имелся обычай жертвы огню, которая должна была обеспечить процветание в доме. При этом огонь в очаге в сознании людей не отделялся от небесного огня. Хорошо известно, что при зимнем повороте солнца сербы зажигали в домашней печи дубовый обрубок, который называли бадняк. При этом в огонь сыпали хлебные зерна, муку, соль, лили масло и
Как писал Александр Николаевич Афанасьев в книге «Древо жизни»:
«С культом домашнего очага тесными узами связывалось поклонение душам усопших предков. По верованию, общему всем арийским племенам, души умерших представлялись существами стихийными — духами, шествующими в грозовых тучах, как быстро мелькающие огни (молнии) или дующие ветры… В этих воззрениях, принадлежащих глубочайшей древности, кроется объяснение у почему души усопших предков сливались для потомков с священной стихией домашнего огня, почему домовой — представитель очага — принимался за праотца — основателя рода и чествовался именем деда».
И в самом деле, по сей день бытуют в народе представления, что во время грозы духи умерших людей посещают живых. Единственное, что изменилось — это отношение к таким духам. Вот, скажем, в стихотворении А.С. Пушкина «Бесы» говорится:
«…Вижу: духи собралися Средь белеющих равнин. Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре Закружились бесы разны, Будто листья в ноябре… Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают? Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине, Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне…».Если в начале стиха идет констатация: «…Вижу: духи собралися», то в конце автор ретранслирует общепринятую точку зрения на духов, путешествующих в вихре ветра — это бесы. Таким образом, у Пушкина в одном стихе присутствует сразу два отношения к духам — традиционное и позднейшее.
В вышеуказаной книге А.Н. Афанасьева сказано:
«Рядом с этим сознание первой четы людей приписывалось мифом богу-громовику: он призвал их к бытию (возжег в них пламя жизни, вдунул бессмертное дыхание), даровал им силу плодородия и таким образом положил начало семье, роду, племени… В сущности и миф о происхождении огня, и сказание о начале человеческого рода были тождественны, бог-громовержец (Агни) послал с неба молнию, возжег ею на земле огонь, и устроил первый очаг: в том же молниеносном пламени он низвел на землю и душу первого человека, водворил его при очаге и установил семейный союз, домохозяйство и жертвенный обряд. Значение священного огня и домовладыки в среде семьи, рода, под сенью прародительского крова было до такой степени равносильно, что возведение праотцов в домовые пенаты (охранительные божества) было самым необходимым и естественным результатом нравственных убеждений человека… Название жреца равно присвоялось и огню и родоначальнику, обязанному служить при жертвеннике. Умирая, предки не покидали потомков совершенно, не разрывали с ними связей окончательно; они только сбрасывали с себя телесные формы; сопричитстись к стихийным духам и как гении-хранители продолжали незримо следить за своими потомками, блюсти их выгоды и помогать им в житейских невзгодах».
Далее Афанасьев иллюстрирует свою мысль. Он пишет о том, что в простонародье принято покойников называть родителями, и это название применяют даже тогда, когда речь идет об умерших детях. В Нижегородской губернии поселяне убеждены, что покойники в вознаграждение за поминки, совершаемые в их честь, ниспосылают на дома своих родичей навеки нерушимое благосостояние. В Пензенской и Саратовской губерниях у мордовского населения бытует знаменательный обряд: родственники приносят умершему
А.Н. Афанасьев пишет:
«Белорусы называют покойников дзеды, поляки — дзяды; а в горах Галиции рассказывают о дедьках, обитающих у семейного очага (на припечке), как о домовых, которые принимают участие в хозяйстве. Чехи до 14 столетия под именем dedy, dedky разумели домашних богов, и теперь еще многие верят, что didky оберегают поля, стерегут скотину, помогают на охоте и рыбной ловле; за нарушение с ними договора они гневаются и поднимают в доме беспокойный шум. По чешскому поверью умерший хозяин, тотчас после похорон, обходит по ночам свой дом и заботливо присматривает, чтобы не случилось какой беды с его наследниками. У черногорцев ведогони — не только души усопших, но и домовые гении, оберегающие жилье и имущество своих кровных родичей от нападения воров и чужеродных ведогоний…
Собственно обитателем дома, верховным в нем распорядителем признавался дед-домовой. Оттого на Руси домового прямо называют хозяин, хозяинушка, и даже существует убеждение, что домовой «словно вылит в хозяина дома» — так на него похож! В самом деле, домовой есть идеал хозяина. Он видит всякую мелочь, неустанно хлопочет и заботится, здесь пособит работнику, там поправит его промах… Домовой сочувствует и семейному счастью и семейному горю. Когда умирает кто-то из домочадцев, он воет ночью; смерть самого хозяина он предвещает тяжелыми вздохами, плачем. Перед чумой, пожаром и войной домовые выходят из села и воют на выгонах. Если идет нежданная беда — домовой извещает о ее приближении стуком, ночными поездками, истомляющими лошадей, и приказом сторожевым собакам рыть посреди двора. Желая предупредить сонного хозяина о каком-нибудь несчастье, например, о начале пожара гит воре, который забрался во двор, домовой толкает его и будит».
Можно предполагать, что отношение к домовому в крестьянской среде, о котором рассказывает ученый, в значительной мере изменилось под влиянием христианства. Домовой предстает перед нами не как грозный охранитель рода и семейного очага, а как добрый дух, своего рода прислужник живых членов своего семейства. Домовой склонен к труду, но вместе с тем у него проявляется какая-то детскость, несерьезность. Так, будучи бережлив и расчетлив, домовой не считает грехом таскать корм из чужих закромов и сеновалов для своей скотины. Домовой видит все взглядом «хозяйственного мужика», следит за скотиной, — все это так. Но вместе с тем он позволяет себе странные проказы, характерные больше для непоседливых и неразумных детей. Вот как об этом рассказывает А.Н. Афанасьев:
«Так, в одном доме он бил кошек, бросая в них чем ни попадя. Раз он ухватил кошку и швырнул ее наземь, а баба тем часом его оговорила: «Зачем бросаешь? Разве это хозяйство? Нам без кошки прожить нельзя; хорош хозяин?» С той поры домовой перестал трогать кошек».
Быть может, проказы домового характеризуют его как будущего ребенка, участь которого предрешена. Он должен родиться в своей семье.
Когда домовой чем-то разгневан, он начинает бить посуду, швырять предметы. С такой деятельностью домового современный человек знаком под именем «барабашки». Конечно, «барабашка» в меньшей степени похож на языческого патриарха-охранителя. Очевидно, не без влияния новой религии — христианства, домовой стал считаться плутом, шутом, обломом и садоломом — как его называли в некоторых областях России. Эти названия присваиваются и черту. Надо также отметить, что черт, как и домовой, традиционно связан со стихией огня. Недаром в упрощенном представлении в преисподней черти поджаривают грешников на сковородках и варят в котлах. Думается, что эти котлы и сковородки были некогда метафорами домашнего очага, а сами черти не были так безнадежно безобразны.
По свидетельству Нестора, славяне-язычники сжигали покойников, пепел их собирали в сосуды и ставили «на столпе на путех», т. е. ставили урны с прахом на пограничных столбах, ограничивающих родовое имение. Эти пограничные столбы назывались термы и представляли собой мини-теремок на деревянной ножке. (Очевидно, отсюда происходят слова терем, тюрьма и т. д.) Чтобы установить терму, рыли яму, клали в нее горячие угли, лили мед и масло, кидали хлебные зерна, плоды и каравай. Со временем такие столбы превращались в мини-некрополь и почитались как воплощение божества рода, охранявшее поселение. Духи умерших родственников также являлись надежной защитой и всегда стояли на страже интересов семьи и рода.