Аркадий Бухов
Шрифт:
Война с немцами временно перенеслась с фронта в тыл. И странное дело — немцы, укреплявшиеся в течение двух веков, покидали свои позиции значительно быстрее, чем фронтальные окопы.
Весь Петроград стал переодеваться. Городовые — в штатское, министры — в солдатское, солдаты — в красный цвет.
Простой народ, казалось бы, столь далекий от боевой техники, проявил чудеса: Петропавловская крепость была взята после двухчасовой осады. Небывалый пример в истории.
Почувствовав, что с Думой необходимо считаться, министры, сопровождаемые
Следующее заседание старого кабинета министров происходило уже в Петропавловской крепости. Резолюции вынесено не было. Тогда и началась свободная Новая Россия.
Притча об интеллигенте Лущихине
I
В 1908 году присяжного поверенного Лущихина арестовали в городе Тюмени за злостную полугодовую подписку на «Речь» и привели к жандармскому полковнику.
— Лущихин?
— Лущихин.
— Что же это вы? Кончаете свои университеты, учитесь разному, в воротничках ходите, а потом среди белого дня начинаете либеральную газету выписывать? Так, что ли?
— Так… Только я думал…
— Ах, вы еще думали? Сидухов! Отведи господина…
Лущихин был маленький, щуплый, в больших очках и робкий, робкий.
Сидя в одиночке, он катал хлебные шарики и думал:
«А все-таки придет такое время, когда мне будет хорошо… Россия станет свободной, и за то, что я кончил университет и читал либеральные газеты, свободный народ скажет мне спасибо…»
II
В девятьсот двенадцатом году Лущихина выпустили и сказали, что он свободен. Он выбрал Якутск.
— Ничего, и под гласным надзором люди живут, — решил Лущихин, — зато вот придет время…
В 1914 году Лущихину сообщили, что он ратник второго ополчения.
Он не знал, что ему делать с этой радостною вестью — веселиться или плакать.
В девятьсот пятнадцатом он знал, что ему надо делать, когда на него надели широкую гимнастерку с чужого плеча. Сунули в руки тяжелое ружье, которой перегибало его пополам.
Но плакать было некогда.
Против него стоял унтер и хрипло выпевал:
— Ать-два! Ать-два! Ты, интеллигент, чертова пешка! Ты у меня брюхо подберешь! Ешь глазами, свинячий пуп! Здесь тебе не университет, кошачья дрянь! Я тебе покажу энциклопедию!
Лущихин ковырял ружьем воздух, напрягался, чистил казарменные отхожие места, до тех пор пока какой-то пьяный подпоручик не запнулся о него и не спросил:
— Грамотный?
— Так точно.
— Где учился?
— В университете.
— Значит, писать ты умеешь?
— Так точно.
— Иди в канцелярию. Только чтобы без всяких там римских уголовных и вообще.
— Покорнейше благодарю, ваше высоко…
Сел Лущихин в канцелярию. Частью писал, частью бегал для старшего писаря за папиросами. За это раз в месяц получал отпуск на четыре часа и, сидя где-нибудь в уголке, думал:
«Ничего, придет время… Войдут в казарму люди и спросят: «А нет ли здесь интеллигентного человека?» А я выйду и скажу: «Я, Лущихин, присяжный поверенный». Пожалуйста, товарищ Лущихин, — общественная работа перед вами… Россия свободна, умственные силы нужны, и вы, как интеллигент…»
И время пришло.
Россия стала свободной. Потребовались умственные силы для созидания новой жизни, и, когда Лущихин радостно лез на нары в казарме, чтобы приветствовать однополчан с новым строем, новобранец Умырялов круто заявил:
— Брось, харя. Куда лезешь со своими университетами. Натерпелись мы от вашего брата, барина… Будет.
Лущихин робко улыбнулся, пожевал губами и виновато пробормотал:
— Какой же я барин, товарищ… В 1908 году меня аресто…
— Ну, нечего там… Ногти, брат, у тебя розовые, деколоном от тебя тянет… Буржуишко чертово… Попили нашу кровь…
Побежал Лущихин домой, переоделся в штатское, нацепил красный бантик и хотел сесть на извозчика.
— Семь.
— Чего семь? Половина второго, товарищ извозчик.
— Семь рублей, говорю. Куда ни поедешь. С кого же нам, как не с вас, чертей буржуазных, драть…
— И на трамвае люди ездят, — успокоил себя Лущихин.
Увы, это был прекрасный бытовой инцидент, а не непреложный факт. На площадке кто-то увесисто ткнул его кулаком в спину, поковырял в ухе большой медной пуговицей, плотно прижал ногу и облокотился на голову.
— Осторожнее, — жалобно пискнул Лущихин. Это вызвало острый взрыв негодования.
— Осторожнее тебе? Ах ты, черт крахмальный! Ему неудобно? А зачем ты в трамвай лезешь? Ездил бы в каретах… Видишь, рабочий человек, который неимущий, — в трамваях ездит, так и ты сюда прешь? Отдыха от вас, буржуев, нет… В реку бы вас всех чертей…
Слез Лущихин с трамвая и побрел в казарму.
— Это вы что же, господин Лущихин?
— Как то есть что?
— Писарем у нас состоите?
— Писарем. Второй год.
— Так, так. А почему, позвольте узнать, вот Егор Тарабулин не писарь, а вы писарь?
— Так Тарабулин же неграмотный. Ты же сам говорил.
— Ага… Значит, если он неграмотный, университетов не кончал, значит, ему и писарем быть нельзя? Господин Лущихин может, а Егор Тарабулин не может.
На другой день Лущихин уже приготовлялся к маршевой роте, держал то же ружье, ковырял им в воздухе и. изгибаясь, выпячивал грудь.
— Ать-два… Ать-два! Лущихин! Не гнитесь! Не нравится? Ничего, братец… Не все наш брат, мужик, с ружьем по-шагивать должен, и интеллигент пусть помахает… Эх вы… Буржуй, а на плечо брать не умеете.