Аркадий Райкин
Шрифт:
Нелегко было юноше, которого в театре все больше и больше привлекало искусство актера и который поэтому жадно интересовался всем, что делалось тогда на ленинградской сцене, самому разобраться в достоинствах и недостатках того, что он видел. Быть может, потому, что в театр Акдрамы, где у Райкина были уже знакомые, ему легче всего было проникать, этот театр он посещал чаще других и более всего находился под его влиянием. Но «Пуприяки» тоже не оставляли его равнодушным.
В те годы, наряду с профессиональными коллективами, было в Ленинграде много коллективов полупрофессиональных и самодеятельных. Работали районные театры. Их труппы состояли из актеров-профессионалов и наиболее одаренных участников
Тяга к искусству была огромная. Театральные залы были переполнены. В залы превратились цеха заводов и фабрик, куда все чаще стали выезжать драматические актеры и музыканты. По поводу одного из таких концертов в рабкоровской заметке было написано: «Сегодня на нашем заводе „знатный иностранец“, впервые выступающий в такой обстановке, — Л. О. Утесов».
Клубные театры, «живые газеты», актерские мастерские, где молодежь объединялась под руководством известных мастеров, были частыми гостями в заводских цехах. Драматические кружки работали и во многих школах.
Аркадий Райкин, целиком поглощенный своими театральными увлечениями, не был еще, однако, уверен, что станет артистом. Для этого так много нужно. Чем больше знакомился он с творчеством известных в ту пору мастеров сцены, тем все больше убеждался, что это титанический труд, требующий внутренней тонкости, особого дара человечности. Есть ли у него все это? Точно он знал только одно: химиком он никогда не будет, хотя именно эту профессию прочил ему отец.
В школе он пробовал играть, и многое, с чем выступал он на школьной сцене, давалось ему необыкновенно легко. Эта легкость радовала, но в ней же таилась опасность: очень просто было сразу же, с самых первых шагов растерять, растратить то, чем природа одарила юношу.
Однажды школьные педагоги предложили Райкину сыграть с ними вместе в спектакле. На ученических вечерах они давно приметили его. Он читал стихи и рассказы, преимущественно смешные. Читал удивительно весело, с живостью воссоздавая перед слушателями образы людей и события. Рассказы, в большинстве случаев знакомые, звучали всегда по-новому. Райкин словно говорил своим слушателям: «Вы думали, что в этом маленьком произведении автор хотел выразить простую мысль, заключенную в словах, которые я сейчас произношу… А вы обратите внимание на это с виду незначительное событие, подумайте о судьбе этого героя, и вы увидите гораздо больше. Вы будете смеяться, потому что автор написал юмористический рассказ, но вы почувствуете и его глубокий человеческий смысл».
Коллектив учителей-любителей собирался ставить пьесу А. М. Горького «На дне». Райкин должен был играть в этом спектакле роль Актера.
Здесь произошла у него интересная встреча. Ставил спектакль молодой еще тогда режиссер Юрий Сергеевич Юрский. Он руководил школьным драматическим коллективом, и от него Райкин услышал первые профессиональные советы.
Юрский, впоследствии плодотворно работавший в драматических театрах, в режиссуре эстрадных жанров и даже в цирке, разглядел в юноше, с которым он репетировал роль Актера, черты синтетического дарования, столь драгоценные для искусства эстрады.
Школьная постановка горьковской пьесы имела большой успех. Ее показывали в зале бывшего Петровского училища на Фонтанке, где прежде устраивались благотворительные вечера. Спектакль был даже отмечен заметкой в газете.
Он и в самом деле был интересен. Исполнители, увлеченные пьесой, играли искренне и этим в значительной мере искупали
И все же наиболее заметные работы в школьные годы были сделаны Райкиным в эстрадных жанрах. Не случайно некоторые из них принесли ему впоследствии популярность на эстраде. А один из номеров той поры — пародийная интермедия, в основу которой был взят текст пушкинского «Узника», — был исполнен Райкиным и на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады.
Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном, Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со много задумал одно. Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: «Давай улетим! Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»Известные строки этого стихотворения дали Райкину повод выступить с пародией на различные эстрадные жанры. Сам этот замысел не содержал в себе ничего нового. Одно время на эстраде увлекались пародированием. Чаще всего это служило основанием для демонстрации собственных разносторонних способностей.
Райкина, конечно, увлекало и это. Было приятно, что он может не только прочитать стихотворение, но и спеть, протанцевать, исполнить каскадный номер. Спеть без голоса было тем более смелой попыткой. Это можно было восполнить артистизмом исполнения, жестом, мимикой. Отсутствие голоса лишь усиливало комический эффект.
Но у молодого исполнителя уже в первых его выступлениях ясно обнаруживалось и более значительное внутреннее задание. В природе каждого жанра он отыскивал его как бы оборотную сторону. Ведь что ни говорить, а штампы ремесленничества рождаются на почве самого искусства. Укрупнение тех сторон искусства, которые более всего поддаются стихии штампа, сатирическое выявление их особенностей создавали основу веселого театрального зрелища. В свою очередь, они как бы становились своеобразной формой критики. Так, например, распространенная в хореографии иллюстративность получала в этом номере Райкина очень точное пластическое выражение: буквальное перенесение речевого смысла на условный язык танца обессмысливало и слово, и танец.
«Сижу за решеткой в темнице сырой…» Мелодическая основа стиха определяла ритмику движений. Щедро пользуясь жестом, Райкин воспроизводил в движениях точный смысл каждого слова. Казалось, что он подчеркивает даже знаки препинания: паузы были таковы, что они как бы должны были закреплять в сознании зрителей только что рассказанное в танце. «Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, туда, где синеют морские края, туда, где гуляем лишь ветер… да я!..» Все это показывалось чрезвычайно наглядно. Для каждого слова находились очень своеобразные иллюстрации. Выдумка была поистине неистощима. Но убивался образ. Исчезало самое главное, что несла в себе поэзия, и ничего не приобретало искусство танца.