Аркадия
Шрифт:
Этого стоило ожидать. Впрочем я, насмотревшись на клубничное кладбище, тоже несколько порадовалась обществу живого человека. Мы с Герхардом были как-то связаны, у него была та же история, что и у меня, и я радовалась этому. Как сдавать экзамен, сидя за одной партой. Вопросы у каждого свои, но в одиночку было бы хуже. Я поднялась на ноги и протянула ему руку.
– Надо идти. Там еще две девчонки и один парень. Любишь девчонок?
Он пробормотал что-то мечтательное, но что именно я не поняла. Так что я сказала:
– Я всем говорю, что я лесбиянка, потому что я не хочу быть как все.
Нужно ведь было как-то завязать разговор. Нам предстояло идти вместе еще некоторое время.
– Но ты не можешь быть не как все, потому
– Да ты философ, - сказала я мрачно.
– Я учился в коррекционной школе.
Я хотела было сказать, что в моей школе тоже было много дебилов, но шутка получилась бы слишком неприятная, а мне не хотелось его обижать. Некоторое время я просто рассматривала мир вокруг, а Герхард журчал что-то на своем мягком, не всегда понятном языке. Здесь было удивительно красиво, как в сказке. Я никогда прежде не видела ничего настолько потрясающего. Невероятные цвета, которыми переливался мир, удивительные бабочки, головки цветов, с любопытством обращающиеся к солнцу. Мне пришла дурацкая ассоциация: я будто оказалась в сердце драгоценного камня, где нет ничего, кроме красоты. Удивительные, пушистые, как сахарная вата, облака проплывали над нашими головами, а в кронах деревьев леса, лишь ненамного отступившего от края реки, я слышала щебет птиц, по-особенному мелодичный, и иногда среди теней и веток мелькали яркие пятна крыльев. На ветвях деревьев я могла разглядеть плоды, крупные, красные, не то яблоки, не то гранаты. Вокруг них и вились птицы, слишком быстрые, чтобы можно было увидеть что-то, кроме беспорядочных мазков разноцветных крыльев.
Мы шли вдоль реки, и я любовалась. У меня было странное ощущение, будто я смотрела не на реальность, а не произведение искусства. Даже не в том смысле, что все было красиво - иногда реальность бывает прекраснее любой картины, иногда она бывает прекрасна настолько, что ее и описать толком нельзя. Все здесь было таким гармоничным, каким никогда не бывает в настоящем мире. Симметрия природе не свойственна, природа это хаос и случайности, а вот человек стремится придать ей порядка, классифицировать и уложить в заранее заданные категории. Это место было рукотворным, все здесь было создано человеческим разумом с его представлениями о красоте, основанными на природе. Не то чтобы мир казался упорядоченным, скрупулезно воспроизведенным. Нет, просто он был помыслен, а природу помыслить нельзя.
– У меня тут гениальная мысль, - сообщила я и поняла, почему с Герхардом легко. Я говорила ему все, о чем думаю и не переживала, что он поймет меня как-то не так или что-то не то обо мне подумает. Герхард улыбнулся, улыбка у него была удивительная.
– А какая?
И я повторила ему то, что думала про себя, слово в слово, хотя прежде я весьма трепетно относилась к собственным редким приступам размышлений. Куда больше чем думать, я любила есть, если уж говорить об удовольствиях, получаемых с помощью головы.
– Красиво, - сказал Герхард.
– Мне понравилась та часть, где мир прекраснее искусства. Я люблю снег, но его нельзя передать красками. Это грустно.
А потом Герхард вдруг указал куда-то в сторону.
– Вот, здесь я очнулся, и все снова стало хорошо.
И я увидела то, что Герхард назвал птичьим садом. Название это имело свой смысл. На ветвях деревьев, как плоды, были развешаны золотистые и серебристые, тонкокостные клетки с вензелями, венчающими их. В клетках бесновались птички, они трепетали, щебетали, метались внутри металлического каркаса, так и не сумев смириться с неволей.
– Жутковато, - сказала я.
– Глубже в лесу они уже скелетики, - сказал Герхард. И все же, несмотря на эти тревожащие детали, мир продолжал казаться мне удивительным. В какой-то момент я увидела разбросанные по траве, побелевшие от времени камни. Тропинка, на которой их было великое множество, уходила чуть глубже в лес. Там и должна была быть Констанция. Ее имя было
Герхард сказал:
– Если наши с тобой родители - принцессы и принцы этой страны, то мы тогда кто?
– Мы - невинные жертвы данных в стрессовой ситуации обещаний.
Герхард нахмурился. А потом сказал:
– Ты винишь своих родителей.
– В этом - не особенно. Есть много других вещей, за которые стоило бы.
Мы вошли под сень деревьев, и сразу стало прохладно, и я поняла, как изнывала от жары до этой минуты. Я на секунду остановилась, ветви деревьев, как корона, сплелись над моей головой. Впереди лежал тесный, темный лес, изумительно очерченный, с оврагами и холмиками, и рощицами, куда пробивался свет. Белые камни на тропинке вели нас вперед. Мы пошли дальше, некоторое время молчали, а потом Герхард сказал:
– Привет.
– В смысле?
– Мы долго не общались, поэтому я решил начать разговор.
Я засмеялась:
– Привет!
– Назови три фильма, которые тебе нравятся.
Я задумалась. Я не была уверена, что мы в той ситуации, чтобы болтать, как ни в чем не бывало. Но мне хотелось ответить:
– "Ворон", "Звонок", "Змей и Радуга".
Мне всегда нравилась Темпл Грандин, в большей степени потому, что она была этологом, исследовала поведение животных, а мне нравились животные. Но еще она была аутисткой, у нее был синдром Аспергера или как-то так. В одном видео она сказала, что чтобы понимать животных, искусство и аутистов, нужно отказаться от вербального языка.
– Я не аутист, но мой папа - аутист - сказал Герхард, и я удивилась, потому что я не озвучивала своих мыслей. А потом я удивилась еще больше, потому что Герхард меня толкнул. Он выглядел безобидно, но был довольно сильным. Я полетела в овраг, и хотя посадка оказалась мягкой, я приземлилась на мховую подушку, я испугалась. Герхард спрыгнул следом.
– Ты охренел?
– спросила я, но он приложил палец к губам. Я нахмурилась, хотела еще что-то сказать, но Герхард зажал мне рот. Сначала я подумала: он дурачок, может придушит меня сейчас. Умру в смерти. "Начало" для готов. А потом я поняла, зачем он это сделал, хотя и не поняла, как он узнал об этом за минуту. Прямо над нами ползла гигантская сколопендра. Нет, не та гигантская сколопендра, которая так называется, потому что она больше других сколопендр, а та, которая по-настоящему огромная и которой быть на земле не полагается. Она была ростом, наверное, с Герхарда. Такая длинная, с многочисленными острыми лапками, похожими на когти, непрестанно извивающаяся, будто была разделена на множество частей, каждая из которых была по-своему подвижна. Сочленения на ее лапках были заметные, и при ходьбе части ее острых лапок казались рассинхронизированными. Она была такой неправильной, я почувствовала - меня сейчас стошнит. Как в таком идеально-красивом месте могло быть что-то совершенное в своей отвратительности. Раздвоенное жало сколопендры, с мою руку от плеча до кисти, истекало чем-то вязким и прозрачным. Я смотрела на узкую, слепую голову, отростки на голове, за которыми когда-то, несколько эволюционных шагов назад, могли быть глаза, теперь явно были пусты.
Мы с Герхардом стояли неподвижно, я чувствовала, что он даже не дышал. Я не знала, реагирует сколопендра на движение или на звук. Ее разделенное на фрагменты черное тело дрожало. Я подумала, а что если сколопендра свернет к нам? Она такая огромная и, без сомнения, ядовитая. Казалось, кто-то дорисовал ее в этом прекрасном царстве. Как если посадить на картину Рафаэля огромного, мерзкого паука. А насколько острый у этого существа слух? Герхард стоял неподвижно, а потом вдруг потянулся вниз. Я увидела, как сколопендра замерла тоже. Она замерла неестественным, карикатурным образом - половина ножек застыли до соприкосновения с землей. Герхард поднял с земли камень. И я подумала, он что собирается швырнуть в нее камнем? Совсем что ли дурачок?