Аркадия
Шрифт:
– Как красиво, - сказала она. Я кивнул, потому что был согласен, и мне тоже нравилось.
– А что они делают?
– спросил я. Делия пожала плечами.
– Я о таком не читала. Ученые до сих пор не знают, как птицы, например, находят дорогу на юг. Есть гипотеза, что они ориентируются по магнитным полям. Но точно никто не знает. Может быть, здесь у птиц сбились эти ориентиры, чем бы они ни были?
– И они тогда будут кружить, пока не...
Но Делия закончила за меня:
– Да, Герхард. Пока не умрут.
В этот момент ей под ноги упала одна из золотых
– Они все умрут.
А потом взяла палку и швырнула в птичий круг. Птицы разлетелись, но секунд через сорок снова собрались и принялись за старое. Делия сделала еще несколько попыток, а я знал, что это бесполезно. Некоторые танцуют, пока не умрут - так говорила учительница в школе. Но она имела в виду совсем другое - тягу к развлечениям в ущерб своей жизни. Она любила говорить так про мою одноклассницу Юханну, которая любила танцевать во время урока математики. Я ее понимал, мне тоже не нравилась математика.
Я потянул Делию за рукав, но она сказала:
– Что за орнитологическая "Долгая Прогулка"?
Я читал эту книгу, ее написал Стивен Кинг, но я решил, что сейчас не время говорить. Это была грустная книга, она была про смерть. Там много школьников шли вперед, пока не умрут. И умерли все, кроме одного. Я понимал, почему Делия говорит так про птиц. У нее в руках была первая жертва, но потом они все умрут. Я сказал:
– Пойдем. Если мы не можем понять, почему так, мы вряд ли сможем им помочь. Хочешь потом похороним птицу?
Но Делия только покачала головой. Она уложила птицу на камень, хотя надо было под камень, и мы пошли дальше. Ей было грустно, и мне тоже. Мы снова молчали, хотя нам было приятно быть друг с другом, а когда людям приятно друг с другом, он чаще говорят. Белые камни теперь встречались все реже. Мне не хотелось больше смотреть в небо, я чувствовал себя виноватым перед теми птицами, которые остались кружить вокруг солнца. Делия сказала:
– Как-то все неправильно тут устроено.
И я сказал:
– Мы просто к этому не привыкли.
Хотя я думал, что, наверное, все-таки это дурно. И Делия молчала, и ее лицо окончательно стало грустным. Я подумал, что она переживает за себя, но не отдает себе в этом отчет, поэтому ей нужно погрустить за птиц (это значит и за себя погрустить). Мне про себя было совсем не грустно, но я уже скучал по маме и папе. Сейчас было восемь утра, а значит они пили кофе на кухне и обсуждали планы на день, намазывая тосты виноградным джемом. Скоро папа поцелует маму и отправится на работу, а мама будет целый час мыть две тарелки и две чашки, потому что всегда нервничает перед первым утренним клиентом.
То есть, это всегда было так, но сейчас было восемь утра, а меня нет дома и я неизвестно где.
Только подумав об этом, я услышал чей-то тонкий, пронзительный и очень жалобный плач. Я в рыданиях разбирался - моя мама плакала сколько я себя помню. А мой папа плакал три раза, и все три раза потому, что думал, что я умер. В общем, по плачу я мог определить степень горевания его исторгающего. И сейчас я понимал, что кому-то совсем отчаянно плохо. А еще очень страшно.
И тогда я понял, что это непременно Констанция, потому что кому еще здесь плохо, если не тому, кто в незнакомом мире совсем один. Сколопендра, по-моему, вполне хорошо себя чувствовала. Хотя я не эмпат, если говорить о сколопендрах. Примерно так же выглядит мир моего отца, как будто все в нем сколопендры, перебирающие тонкими, острыми лапками, и хотя они говорят на его языке, он не понимает, когда сколопендры грустные, а когда веселые, хотя они умеют показывать это друг другу незаметными движениями, понятными всем другим сколопендрам. Мы с Делией шли на голос, и я только надеялся, что никто из лесных обитателей не делает то же самое. Я закрыл глаза, ожидая, что сколопендра пронесется в сторону Констанции, но увидел только белые, совсем седые от солнца ступени, и зимнюю куртку с пушистым воротником, лежавшую на них, портившую их древнюю величественность.
Зато я понял, что все спокойно. Я сказал Делии, куда нам повернуть.
– Но дорожка, - начала было Делия, а потом кинула взгляд на карту и задумчиво кивнула.
– Ну да, - сказала она.
– Тебе карта не нужна.
Это правда. Мне карта была не нужна. Во-первых не очень-то я в картах разбирался, а во-вторых, я справлялся и без них. По крайней мере здесь. Мы пробирались сквозь чащу, и я мягко отодвигал легонькие и гибкие веточки молодых деревьев. Мы вышли на поляну в центре леса. Однажды там, наверное, была ухоженная трава, но сейчас она вилась, как ей хотелось. Ни одного дерева не было, но было множество роз, они разрослись и стали дикими. Было их так много, что приходилось пробираться сквозь них, и розы кололись. Делия выругалась сквозь зубы, розы явно не настраивали ее на романтический лад. Плач усилился, и я крикнул:
– Эй! Мы не причиним тебе вреда! Мы пришли с миром!
– Тихо ты, Герхард! Она подумает, что мы аборигены!
– Мы не аборигены, Констанция! Я просто странно говорю!
– У нее будут вопросы, откуда мы знаем ее имя!
– Если ты такая умная, сама все придумай!
– Уже нечего придумывать!
– Констанция, только не убегай!
Она сидела на ступеньках, но мы пока едва высмотрели ее за розами. Ступени были, кажется, единственным целым, что сохранилось от, наверное, высокой башни. Тут и там я видел массивные камни, такие же белые. Может, это и не время поработало над камнями, может они были такими изначально. Лестница сохранилась почти полностью, кое-какие ступени были сколоты, но она была узнаваема. Еще сохранились кое-какие осколки стен, которые заволокло розами и травой. Когда-то это место могло быть достойно принцессы, белоснежный камень и розы были тому подтверждением.