Аркадия

Беляева Дария Андреевна

Женщина поставила на белый стол чашу, так ярко выделявшуюся на фоне его белизны и белизны стен вокруг. Так же ярко выделялись и кровавые следы, оставленные женщиной. Она откинула балдахин, и я увидел сколопендру. Наверное, это была не та же самая сколопендра, а какая-нибудь другая, но для меня они все были на одно лицо, вернее, наверное, морду. У сколопендры было вспорото брюхо, и она сучила в воздухе острыми лапками, наверное, страдая от ужасной боли. Женщина смотрела на существо без жалости, не как врач. Глаза ее были полны любопытства.

– Я излечу тебя, - сказала она.
– Взамен ты будешь служить мне.

И я удивился, неужели она думает, что сколопендра понимает ее язык. Но ей было, вообще-то, виднее. Сколопендра извивалась, и мне открывалось ее вспоротое брюхо. И я увидел кое-что, от чего меня бы стошнило, если бы я не состоял полностью из своего сознания сейчас. Внутри у гигантской сколопендры были человеческие органы - я видел сердце, видел блестящие

кишки, они были такие же, как у людей в фильмах (настоящих я не видел). Сколопендра непрестанно дергалась, больше ничего человеческого в ней не было. Женщина запустила руку в чашу, ее пальцы были покрыты липким медом, и она смазала им жвалы сколопендры, чувственно, как смазывала бы губы любовника, наверное. А потом она начала лить мед на ее вспоротое брюхо. И я увидел, как он смешивается с кровью, становясь розовым, как клубничный сироп. Я увидел, как схватываются края раны, и это было прекрасно. Я никогда не видел, как жизнь побеждает смерть, и мне нравилось смотреть на это, хотя было и немного противно. Но теперь не тошнотворно, потому что боль существа утихала. Сколопендра не переставала извиваться, а женщина говорила, к счастью, говорила она медленно. Видимо, у нас со сколопендрой был один темп восприятия.

– Неси весть во все концы Аркадии. Я буду даровать вам жизнь, а вы помните мое лицо и служите мне.

Она перехватила сколопендру за одно из острых жвал.

– А не то, - и в ее лице мелькнула жестокость, которая ей самой доставляла удовольствие.
– Я ведь могу и забрать свой подарок.

А потом я услышал голос сколопендры - человеческий голос, иногда прерываемый визгом. Я не понял, что она говорила, извиваясь и визжа, но мне показалось, что в потоке звуков мелькнули слова "собирательница меда".

В этот момент я услышал еще один голос, захотелось закрыть уши, всего было слишком много.

– Герхард!
– звал кто-то, и я с трудом открыл глаза. Надо мной сидела Констанция, а я, наверное, лежал.

– Ты упал, мы думали ты умер, - сказала Делия, голос ее доносился издалека.

– Извините.

– Голова болит?
– спросила Констанция. Я пожал плечами:

– Вроде нет. Не волнуйся. Глупее я уже не стану.

Я помолчал, а потом добавил:

– Я видел, какая башня здесь была раньше.

– Какая?
– спросила Констанция. И я ответил:

– Белая.

– Гений, - хмыкнула Делия. Она была скептичная, но у нее это получалось как-то совсем не зло.

– И там жила твоя мама.

– Откуда ты знаешь мою маму?

– Вы похожи, как две капли воды.

Мне не хотелось, чтобы Констанция уходила, поэтому я решил не вставать. Я рассказал им мое видение, и Делия нахмурилась. Вряд ли ее мама и в Стокгольме приручала сколопендр, но что-то показалось ей знакомым.

– Значит, она и правда была здешней принцессой.

– Больше было похоже на лекаря, - сказал я.
– Или на ведьму. Скорее на ведьму.

– Хорошо, принцессой-ведьмой, зануда.

Я решил, что не нужно испытывать терпение Констанции и поднялся. Она все еще была взволнованной, но у меня ничего не болело. Я об этом сказал. А Делия сказала, что Астрид и Адриан, которых мы еще не знаем, нашли верное направление. Нам нужно было их нагнать, и мы пошли дальше, решив срезать путь через лес, чтобы достичь второй реки, огибавшей замок.

Мы долго не говорили о моем видении, потому что никто не знал, что сказать, и только у Делии был вид заинтересованный и опасный одновременно, роднивший ее с мамой. Наверное, она была зла. Наверное, ее родителям стоило сказать ей, что они принц и принцесса из другого мира. Но мои родители сказали мне все, как есть, и я все равно был здесь. Родители Констанции тоже все сказали, но она им не поверила. Так что какая разница, могли бы даже и смску написать, тот же был бы результат. О таких вещах сложно говорить.

Лес стал реже, и теперь кроны деревьев пропускали больше солнца, мне от этого стало легче, как будто и у меня внутри света стало больше (люди так и говорят: светло на душе). Констанция шла чуть позади нас. Она с сомнением рассматривала все вокруг.

– Ты не сошла с ума, - сказал я.

– С чего ты взял, что я об этом думаю?
– спросила она чуточку раздраженно. Я пожал плечами, мне не хотелось отвечать, потому что я не знал ответа.

Наконец, леса совсем не стало, и мы вышли за его границу, на большую поляну, где я видел только редкие кустики с толстыми ягодами. А потом я увидел нечто такое, чего никогда не знал прежде. И если о сколопендрах, цветах и птицах, о лесах и небе, я представление имел, то того, что оказалось перед моими глазами и представить не мог. Наверное, это можно было назвать рекой. На карте это явно было рекой. Но берега сжимали не воду, а течение вечного света, золотого, искрящегося потока. В нем, я видел, всплывают белые, прозрачные, будто перистые облака, субстанции, отдаленно напоминающие человеческие силуэты. Они путешествовали с течением реки, волны золота омывали их, и я знал, это человеческие души плывут по Великой Реке. Я знал, что очень немногие видели когда-либо

такое. Знания эти просто пришли ко мне, и это нельзя было объяснить себе даже прозрением. Будто я и сам, прежде всего в моей жизни, плыл по великой реке. И я знал, что она пересекает всю Аркадию, извиваясь и петляя между лесов и полян, а начинается она в месте, где высоко и холодно, и всегда идет снег, и там уже все определено. Никогда я не видел ничего красивее, потому что это было самой жизнью, и всей магией в ней. Золотой свет был тем, что позволило нашей Вселенной появиться на свет, а большинству из нас позволяет дожить до старости. Магией, которая в нашем мире всего лишь случайности и везение, а в этом мире - сила, которой можно владеть. Я остановился и стоял, и не мог отвести взгляда. Я смотрел на Вечную Реку, Великую Реку, по которой плыли души будущих новорожденных в мир. И я не прикасался в самому таинству жизни и магии на земле прежде, и сейчас бы не прикоснулся, потому что оно было свято. В этом золотом свете было все самое прекрасное, все, что я любил: и лето, и все люди, и цветение цветов, и смешные вещи, которые приятно трогать, и голос Лизы незадолго до разрядки, щелчки шариковых ручек, и мои друзья, и мамины духи, и мамины прикосновения, и папин голос, и вся любовь, которую они мне дали.

Как все сияло.

Глава 7

И я закончила рыдать, и решила не начинать больше. Я не думала, что смогу делать еще хоть что-нибудь, глаза опухли из-за слез, но так было даже лучше. Я не сказала Герхарду и Делии отчего я плачу. Причин было много: я боялась, что не вернусь домой, мне хотелось в университет, а потом в Америку, я винила себя за то, что не послушала родителей, синяки болели, и я совершенно не знала, куда идти. Но было и еще кое-что, то, о чем не пожалуешься друзьям. Перед моими глазами пролетали цифры, теперь это была не метафора. Стоило зафиксировать на чем-то взгляд, и я видела, из чего оно состоит и какие силы действуют на него сейчас. Смотря на Герхарда и Делию, я видела, как под их кожей бьются капилляры, наполненные кровью, я знала сколько ударов в минуту совершают их сердца, видела биохимию их крови. Я была совершенно уверена, что я сошла с ума, но это было уже неважно, ведь я была в сумасшедшем мире.

Только очень болела голова. Никогда прежде я не испытывала головной боли такой силы, это было хуже, чем мигрень, в мозгу будто раскалялись тысячи иголок, и слезы сами лились, против моей воли, а Герхард и Делия считали меня, наверное, самой нелепой и бесполезной спутницей на свете.

Но я правда могла только плакать.

Со временем становилось легче. Тысячи иголок превратились в сотни, и я подумала, что меня сейчас стошнит. Так я поняла, что снова могу испытывать что-то, кроме боли в голове. Цифры тоже отступили, будто пришла фаза отлива, и они схлынули куда-то в океан мироздания, из которого пришли. Я поняла, что могу вызвать их по своему желанию, поняла, что это просто. Как двинуть рукой или сказать что-нибудь. Естественная часть меня, моего разума. Страх ушел. Я смотрела на Герхарда, пока он не пришел в себя. С легкостью считав все его жизненные показатели, я захотела узнать о нем больше. Я смотрела на его красивое лицо, удивляясь тому, как он удачно упал, ничего себе не сломав. Спустя секунду я уже знала о нем все. Сенсорная алалия, следствие изначальной патологии развития зоны Вернике, не травма. Еще несколько мелких органических недостатков, интеллект сохранен, эмоционально-волевая сфера нет. Мне стало очень неловко, будто я заглянула в его медкарту. На самом деле я заглянула даже глубже, я, как на снимке МРТ видела его мозг. А потом он открыл свои неестественно светлые глаза, и я смутилась, может даже покраснела. Я не хотела ему и Делии ничего дурного. Наоборот, в одночасье они стали мне ближе всех на свете. Никогда прежде я не испытывала столь бурной радости, даже гости на дне моего рождения вызывали у меня меньше восторга.

Я была не одна, были они, такие же как я. И они ничего не понимали. Мы шли, и хотя мне не особенно хотелось говорить, я хотела держаться поближе к ним. Делия была неприветливая, но по-своему обаятельная. Она и Герхард держались так спокойно, словно для них это была легкая прогулка. Они со смехом рассказывали про сколопендру, Делия только раз казалась грустной, когда Герхард пересказывал видение про ее мать. Мне в него поверилось охотно. Это была чужая мать, которая могла оказаться кем угодно, хоть принцессой далекой страны, хоть ведьмой и повелительницей гигантских насекомых. А вот мои родители не могли быть кем-то таким. Я знала их, нашу квартирку на окраине Стокгольма, папины руки, перебирающие струны, мамины приступы, во время которых она билась головой о кафельные стены в ванной, психиатрические больницы, вечеринки, концерты, таблетки - все что было связано с ними было таким земным, иногда разнузданно веселым, а иногда безысходно грустным. Но все это всегда было про Стокгольм и реальный мир, холодный, серый и очень логичный. Люди, которым нравится развлекаться - развлекаются, ты не добьешься в жизни ничего, если будешь лениться, и никаких сказок.