Арктический экзамен
Шрифт:
— Здравствуйте, тетя Нюра!
— Чё-то я не признаю тебя, батюшко! — неуверенно произнесла старушка, осматривая рослую фигуру мужчины, который лет этак на пять выглядел моложе ее сына.
— Как же не признаешь, мама? — все еще загадочно улыбался Юрий.
— Не — ет, не знаю…
Виктору стало неловко.
— А постояльцев своих нефедовских помните? Ивана Пантелеевича, дядю Колю, то есть Николая Антоновича… А мы жили у Никифора Степановича.
— Батюшко мо — ой! — сразу надломленно растерялась старушка. — Да ить как же не помнить! Лет десять, однако, прошло, не мене, а все вспоминаем с Афанасием — хороших
— Виктором, тетя Нюра.
— Баской стал! Да какой справный. Тогда, помнится, потончавее был.
Юрий Афанасьевич засмеялся:
— Он теперь большо — ой человек, мама. На пароходе заправляет…
— Знала, знала… Добьются своего ребятишки. По отчеству-то как тебя величают, сынок? — засуетилась старушка. — Чё стали в кути, проводи гостя в горницу, да потчевать надо… По отчеству-то, спрашиваю, как?
— Не надо, тетя Нюра, не особо привык величаться.
— А это уж мое дело, как называть, мое…
Прошли в комнату на диван, ослабили галстуки, закурили, и пока старушка хлопотала, собирая на стол, а Юрий то и дело вставал, помогал матери, Виктор разглядывал книги, ими заняты были здесь две стены.
— А, Лорку листаешь! — присмотрелся Соломатин.
— Нет, великолепно: «В песчинках и в поцелуях ушла она на рассвете…» Сам-то не пишешь стихов, Юрий Афанасьевич?
— Что ты, Витя? Побаловался в юности, хватит. Лучше быть хорошим журналистом, чем плохим поэтом. Это я усвоил!
— А ты считаешь себя хорошим?
— Не лови на слове, старик… Вот я сегодня тебя записывал, не сказал всего, а надо было тебе крепенькую взбучку дать.
— За вирши мои? Давай, давай, — насторожился гость.
— Ты восторгаешься: «В старинный орнамент Ямала железная нить вплетена!» Думаешь, наверное, во выдал образ! А ты подумал над тем, что твои железные орнаменты значат для тундры? Эти трубопроводы и трассы? Да тундра не залечит их десятилетия! Понял?
— Ты против цивилизации этих краев?
— Я против цивилизованного варварства. Я против того, чтобы гробить здесь оленьи пастбища гусеницами твоих железных коней, — разгорячился Соломатин. — А между прочим, в ненецком орнаменте по-прежнему оленьи рога, а не буровые вышки… Возьмем деревенскую прозу! Чем сильны эти писатели? Думаешь, только мастерством и талантом? Мы об этом с тобой уже говорили… Вдумайся, какая нравственная сила на их стороне, какое национальное богатство — нравственное богатство, накопленное веками, они защищают!
— Согласен, согласен, — закивал Виктор. — Но! Но ведь первопроходцам всегда труднее, в том числе и писателям, осваивающим новые темы. Ты что, исключаешь право на ошибки?
— Исключаю, Витя! Все дело в позиции. Если она ущербна, то не вывезет и так называемая горячая тема! Ты, наверное, тоже собираешься писать о вашем плавании на «Северянке».
— Попробую, если… доплывем! — усмехнулся Виктор.
— Робята… Чё-то вы расшумелись, — подала из кухни голос старушка, — садитесь за стол, сейчас горячего принесу.
Соломатин кивнул:
— Давай! Подзаправимся, чем бог послал. Мы тут одни пока с матерью, у жены отгулы, в Тюмень улетела с сыном к своим родителям. Зимой бы, так строганиной угостил, а сейчас не сезон… Все достать надо… Достать!
Принесла табуретку Нюра, подсела к столу. Виктор с сожалением подумал,
— Остарела я, остарела, батюшко! — произнесла она, угадав его взгляд. — Семой десяток доходит.
— Что вы, тетя Нюра, — как можно веселей ответил Виктор. — Нынче, говорят, семьдесят лет — средний возраст.
Нюра знакомо всплеснула руками, покачала головой:
— Это для кого середний? Кто не рабливал на своем веку, а только с портфелем разгуливал да распоряженья давал. А мы уж всякое попробовали, поворочали… Ешь, батюшко, — пододвинула она Виктору тарелку.
Не терпелось повыспросить Юру о житье — бытье там, в Нефедовке, откуда она за две тысячи верст приплыла на теплоходе попроведывать сына, который забрался вон как далеко на Север. Соломатин уже рассказывал Виктору, что еле уговорил в письмах мать на это путешествие, выслал ей денег, чтоб взяла билет в отдельную каюту, а мать постеснялась такой роскоши и просидела целую пятидневку в третьем классе, на чемодане. Измаялась в духоте, а все ж не так тоскливо — с народом разговаривала. Когда теплоход причалил в Салехарде и Нюра в сопровождении сына и снохи поднялась по деревянной лестнице на кручу берега, она растерялась как-то, прослезилась и неожиданно спросила:
— Чем вы тут зимой отопляетесь?
Чудно было Нюре и боязно — кругом голо и просторно — ни кустика, ни деревца далеко до горизонта. Она привыкла, что за огородом шумит тайга, то веселая, то пугающая чернотой и угрюмостью по вечерам, а все ж своя родная, откуда припасала на зиму грибов и ягод, где напиливали поленницы дров и косили сено.
В городской квартире сына она освоилась быстро, потому что за эти последние годы частенько гостила у сыновей в благоустроенных домах и ей нравились удобства: краны с водой, газовая плита, батареи отопления. А вот окончательно и снова решиться на переезд к кому-нибудь из трех сыновей не могли они со стариком Афанасием.
— А ты на какой службе состоишь, Виктор Александрович? — спросила старушка.
— Вот корабельным коком заделался, — произнес он бодро. — Поваром я, значит… Плывем в Ледовитый океан, тетя Нюра.
— А не боязно — в окиян? Я вон тоже на старости путешествие какое совершила. Как уж поплыву обратно, не знаю. Один раз принялось качать, все внутренности вынуло. Нет, не поплыву больше, золота посули. Рискну лучше на эроплане лететь.
Виктор подумал: а что, ведь и вправду рискнет! Долетит, да еще рассказывать потом будет, как она «в небо поднялась» и показалась ей вся «жизня» с овчинку…
Дед Никифор живой еще, тетя Нюра?
— Снесли, — старушка припивала чай. — В одночасье свернуло Никифора Степановича. Ни баливал, ни хварывал, а как свернуло — и не поднялся боле… Дай бог всем такой смерти! И Михалевых обоих со старухой нет уже. Ково ишо помнишь?.. Батраков — управляющий пен — зию получат, ему ниче не делается, бегает — прихрамывает. Семей десять, однако, и осталось, совсем нарушилась деревенька, старичонки в основном такие, как мы с Афанасием, — никуда не годные. Первые годы после вас, правда, наезжали все рыбаки бригадой, да и те теперь не кажутся, все повычерпали из озера — ни карася, ни гальяна. Афанасий иногда ставит сетенку, дак и че — на смех пяток какой попадет… Ты бы взял да и завернул когда в Нефедовку, везде ездишь, батюшко.