Арлекин
Шрифт:
– Это что же получается? - Он встал на колени, потрогал стояки, снова ощупал полки, пытаясь припомнить конфигурацию кладовки; пересек, падая, тыкаясь, проваливаясь в щели между какими-то ящиками и тюками, непроницаемый мрак небольшого замкнутого пространства и ткнулся лбом в характерную шероховатость пробковой крошки, которая покрывает подволоки всевозможных кладовок и подсобок. - Тьфу, совсем ум отшибло! - радостное чувство понимания добавило сил. Нащупав проволочную решетку плафона, Арлекин поднялся на ноги и, путаясь в каком-то тряпье, вернулся к палубе, ставшей, как и полки, на дыбы, передохнул, прижавшись лбом к прохладному металлу, и принялся ворочать тяжелые ящики с мылом, громоздить их друг на друга, чтобы по этой лестнице подняться
Эта работа надолго лишила его сил, но, отдышавшись, он сразу же сделал попытку выбраться наружу. На слабых ногах, подгоняемый прерывистым скулежом пса и сознанием, что уходят остатки сил, он почти добрался до двери и даже коснулся пальцами соединительных штанг, но сорвался и долго лежал, превозмогая отчаянную боль, теряя сознание, возвращаясь из мрака в тьму, плача без слез и собирая силы для новой попытки, которая должна получиться. Так приказал он себе. Должна! Ведь угодил же, падая, на мягкие брезенты, а если б на чугунные канифасы? О-о, наверное, он все-таки везунчик!.. И если не расшибся, обязан выползти из этой ловушки.
Пора...
– Ну-ка, посторонись, Сэр... - Арлекин встал - шатает. От духоты, бензиновых паров, угарной тяжести в голове. И снова подступает рвота. Пес... я тебя понимаю... воздух, да...
Снова ящики. Их одолел, нашарил подошвой стойку, выше - рукой - другую, вскарабкался, тужась, до самого верха и, нащупав задрайки, правой рукой уцепился в них, левой - в штанги. Чтобы проделать все манипуляции, требовалась надежная опора для ног. У рук она была - вцепился крепко, не оторвешь... "Если недолго", - подумал, предупреждая себя об осторожности, и потому старательно мостился, пробуя каблуком крепость того, что оказывалось под ногами.
Наконец Арлекин решился и рванул задрайку. Самую неудобную вроде бы справа от затылка, которая однако же имела в этой позиции хорошее "плечо", и рычаг сработал! Штанги, он понял это раньше, были погнуты, а дверь помята, что наполнило его, уже ослабевшего, испугом, но, слава богу, рукояти повернулись легко - сравнительно легко, но с жутким скрипом-скрежетом, осыпав задранное лицо колючей окалиной. Но хватит ли сил поднять дверь?
Внизу скулил, скулил, скулил невидимый пес...
– Крепись, Сэр Тоби, крепись... Сейчас, собака, сейчас... - Расставил ноги - удалось переступить повыше и стать гораздо удобнее прежнего; переломив поясницу, Арлекин всей спиной уперся, нажал и медленно, сантиметр за сантиметром, начал приподымать дверь. Свежий воздух ворвался в щели и добавил сил. Теперь он толкал дверь одной рукой. Второй приходилось держаться и одновременно перехватываться за что ни попадя, чтобы иметь возможность громоздиться выше и выше. Когда он сел на ребро и ощутил под ногами пустоту, дверь с грохотом опрокинулась на палубу, а сам Арлекин опрокинулся на спину и некоторое время лежал, упершись взглядом в черное небо.
Только через полчаса он "уговорил" себя подняться на ноги.
В полумиле чадили какие-то головешки. Не хотелось ни думать ни гадать, что бы это могло быть такое. Спустился в кладовку, застропил пса куском пенькового фала и выволок наверх. Сэр Тоби оживал медленно, даже и не скулил уже, тихо лежал, положив морду на лапы. Капитан огляделся: взрыв оторвал полубак по носовому коффердаму{1} и завалил на фортштевень; вода, значит, через клюза проникла в канатный ящик и обеспечила некоторую остойчивость этому огузку...
Блестки рассвета уже пятнали изуродованный металл и море. На уровне груди, за измочаленными остатками палубного настила, поблескивала черная лужа, обрамленная огрызками бортовых и днищевых стрингеров, смятых в гармошку рамных шпангоутов и бимсов, какими-то зазубринами, листовым железным рваньем. Из лужи, точно гигантский плавник, торчал кусок отбойного листа - единственное напоминание о носовом танке. В шаге от каптерки, над дверями малярки и фонарной кладовой, высилось бредовое нагромождение закопченного,
Сэр Тоби поднялся, пошатываясь, добрался до "кактуса" и приподнял заднюю ногу у его основания. Ожила псина... Арлекин невольно взглянул на себя: "Боже!.." Свитер и штаны обгорели спереди и рассыпались прахом. Оставшееся прикрывало спину и зад, лоскутья держались на ремне и вороте свитера. Нижнее белье хотя и уцелело, но стало грязным, рыжим и ломким. Похрустывало бельишко, но, к счастью, держалось.
Была надежда что-нибудь отыскать в здешних запасах, но вспомнилась канистра с водой, банки с тушенкой - снова вспыхнула, иначе не назовешь, дикая жажда. Арлекин спрыгнул в каптерку и принялся рыться в мешанине брезентов, тряпья и железа. К утру отыскал все: воду и "второй фронт" американскую свинину, два полушубка, которые решил превратить в непритязательную, но теплую одежду, годную для бодрствования и для сна, на все случаи жизни... Жизни? Ну да... И вероятной смерти...
Банки отложил. Есть не хотелось, но вода... Вода преобразила его. Арлекин принялся мороковать над полушубками.
– Маскарад продолжается, милая Красотуля... - шептал, поглядывая на океан. Он маслено поблескивал, серые тени стлались по воде: поверхность чиста и бескрайна. - Твой Арлекин меняет обличье и одевается в овечьи... в бараньи шкуры. Таковы прихоти этой войны.
Чтобы просунуть ноги в рукава полушубка и укрепить на себе "штаны", пришлось рукава надрезать, воротник подтянуть лямками к шее и туго перепоясаться. Второй полушубок, надетый "по-человечески", сидел совершеннейшим колом.
"Никакой я не Арлекин, нет, - Топтыгин. Мне бы на ярмарку - людей тешить, а я, дурак, пузыри пускаю! - Он похлопал себя по толстым бокам. Зато в этих шкурах радикулит не страшен... - Подумал-то будто с усмешкой, но вспомнил радикулит погибшего капитана, и потянулась невеселая цепочка аж из Хваль-фиорда, когда "мухомор" чехвостил помощника за "отвлекающий момент" и калил поясницу утюгом. - Теперь вот, да... Осколком доконали, стервятники, а я, ученик верный, приготовил огненное погребение, как какому-нибудь гунну или скифу!.. - Уж и не помнил Арлекин, чьих же это вождей сжигали на кострах с конем и рабами, и не хотел сравнивать капитана с печенегом, но в приступе самобичевания снова и снова казнился, вспоминая подробности минувшей ночи. Команда... - бормотал, прилаживая веревочки к полушубку. - Не рабы, нет... Хорошие мужики подобрались в экипаже, а я их... С погибшим погибли, да... Смерть приняли, остались с ним до конца, а я... я улизнул..."
– А ты, пес, как смотришь на жизнь? - спросил устало и смял пальцами загривок. - С презрением? - Сэр Тоби наклонил голову и ощерился. - Смеешься?
Зря... Давай-ка, Сэр, отведаем "второго фронта", а после - вздремнем.
Нашлась свайка, и пока Арлекин ковырял банку, Сэр Тоби ждал, не мигая следил за его руками. В каптерке пес чувствовал себя гораздо увереннее, чем наверху, но все равно льнул к человеку. Да и тот чувствовал себя спокойнее рядом с собакой.
День миновал. Принялись устраиваться на ночь. Пес сразу уснул, Арлекин маялся. Какой уж тут сон? Разве уймешь нервы, когда в голове каша, мысли толкутся, мысли не отпускают и, появившись именно по ночам, в минуты относительного покоя, начинают безжалостно судить тебя за мнимые и явные промахи и ошибки. Хотя он не видел просчетов в своих действиях, собственная вина в гибели судна и людей казалась очевидной, и потому не исчезало пламя, колыхался перед глазами рыжий занавес, за которым навсегда остались укоряющие взгляды товарищей.