Армагеддон №3
Шрифт:
Поднявшийся со своего места кришнаит, глядя в упор на матерившегося про себя Ямщикова, произнес странно изменившимся голосом:
— "За тьмою видя высший свет, видя высший блеск, Мы достигли солнца, бога среди богов, света наивысшего!" Вы, товарищ, имейте в виду, что для достижения света наивысшего надо хотя бы меньше матькаться! Усекли?
— Ну, давайте прощаться, — добавил он, почему-то обращаясь теперь к одной Марине. — Что, к примеру, вы можете сказать нашим гостеприимным хозяевам? — спросил он дьячка.
— Я
— Опа-опа-опаньки! Совсем вы не в ту степь понеслись! Харе Рама! Про каплю-слезу им знать ни к чему! — весело перебил дьячка кришнаит, жуя позаимствованный у Марка Израилевича кренделек. — Да то, что им уготовано, и то, сквозь что они проходят, вашими верованиями, по сути языческими, вообще не предусмотрено!
— Ближе к сути, пожалуйста! — строго сказал ему Марк.
— Тогда продолжу высказывания христианина. Сквозь тьму и обман пройдете вы этот кармический круг. Узел будет разрублен новой реинкарнацией. Хорошее число — три! Я думаю, что оно достаточное! А если будет недостаточным, то еще можно столько нареинкарнировать, что никому мало не покажется! Правда? — спросил он Марину, свойски хлопнув ее по плечу.
— Спасибо и на этом. Вы, извините, до Харе Рама кем работали? — вежливо поинтересовался Марк.
— Зоотехником, — растерянно сказал кришнаит. — Я и сейчас двух коров держу, но они сейчас ни молока, ни сметаны не дают, я их к мерзкому не принуждаю. Вера не позволяет.
— Понятно, — сочувственно произнес Марк, многозначительно посмотрев на дьячка.
— Понятно, что последнее слово решил за собою оставить! — захихикал дьячок, ласково потрепав рыжего по плечу.
— Нет, только совет. Важный. Надо принять разлуку, и наш зоотехник вам пообещал, что она не вечная. И надо помнить, что Факельщик всегда прав, Нюхач все за версту чует. А Боец продержится до света истинного. Как-то вы справитесь? — сказал им Марк, озабоченно глядя Марине в глаза.
Все трое минуту посидели молча, а потом стали собираться к выходу. Первым, гремя бидонами, отправился восвояси расхристаный кришнаит в своем убогом пальтишке с оборванными пуговицами. За ним, крестясь и низко кланяясь, вышел дьячок. Последним, тяжело вздохнув, надел шляпу и вышел из купе Марк Израилевич.
Поезд притормозил на какое-то мгновение, а потом рванул с места, все дальше убегая от солнца, медленно катившегося за горизонт.
НОСКИ
Поезд притормозил на какое-то мгновение, а потом рванул с места. Тут же в дверь вновь кто-то деликатно постучал. На пороге стояла одетая в пальто Серафима Ивановна, возле которой прыгал Ларискин пацан тоже в пальто и шапке.
— Мы с Ларисой сейчас выходим… Флик, — тихо сказала Серафима Ивановна. — Пойдем в тамбур, проводишь меня. Там и на наш Байкал посмотришь.
Марина без слов поднялась, накинула свою дубленку и пошла в тамбур за Серафимой Ивановной, шлепком отославшей к матери
— Мы последние выходим в Нижнеангарске. Лариса дальше к мужику своему на побывку едет, он возле нас в тюрьме сидит. Нынче ведь крупных воров до небес возвеличивают… Ну да Бог им всем судья, — грустно и обыденно сказала Серафима Ивановна. — А я к дочке средней еду, ей рожать через две недели, помочь надо. Впрочем, я тебе говорила…
Серафима Ивановна смотрела на нее с улыбкой, потом взяла за руку и прижала ладошку к своей щеке. Марина молчала, напряженно вглядываясь в лицо старухи, изо всех сил стараясь вспомнить, где же она видела эти голубые, не потускневшие и в старости глаза?
— Я вас обоих сразу узнала, — наконец, сказала Серафима Ивановна. — Когда вы в тамбуре с господином капитаном дрались…
Сны, которые изводили Марину всю эту длинную дорогу, вдруг начали приобретать реальные очертания, встав перед нею в виде сгорбленной морщинистой старушки с неунывающими голубыми глазами. На минуту она представила ее девушкой, гораздо моложе ее самой, нынешней… в чепце, съезжающем на нос.
— Хильда! — выдохнула Марина, прижав руки к груди.
— Ой, не пугай меня так! А то я зареву, а мне выходить скоро, — сказала старуха, зашмыгав носом. — Давно уж не Хильда, да и ты ведь уже не Флик… Но ведь память зачем-то осталась… Только встретив вас, поняла, почему мне так надо было всю жизнь всем вокруг дарить носки…
Старушка сморщилась, плечи мелко затряслись и сквозь слезы она начала произносить речитативом давно обдуманные слова, которые причиняли сейчас обоим почти нестерпимую боль.
— Маменька у меня из сиротского дома была, вязать не умела. А я, как только себя понимать стала, сразу решила учиться вязать носки. К бабушке, свекровке маменькиной, за пять километров одна ходила учиться… Потом нас от совхоза в Москву послали. Там нас женщина в Кремле принимала, Валентина Терешкова… В Космос ее запускали… Ой, Флик, нынче ведь все на бабах держится, все на бабах! Куда нас только не запускают! Так я и ей тоже носки подарила… Думаю, пригодится ведь… На лыжах ходить. Теперь-то понимаю, как мне надо было всю жизнь тебе носки подарить! Вижу уже плохо, на ходу много не наковыряешься… А смотри-ка, какие получились! Пожалуй, лучшие… Значит, везучий ты человек!
Серафима Ивановна вынула из-за пазухи пушистые носки с длинными голенищами и сунула в руки Марине.
— Я у тебя ножку давно приметила, они тебе как раз будут! — утирая слезы, прошептала Серафима Ивановна. — Если бы ты знал, какое счастье было тогда тебя встретить! А те носки… Теплые, от маменьки… Мне же никто никогда ничего не дарил… Я ведь и у тетки на водосбросах в хлеву жила… А там, знаешь, какие блохи кусучие? Никогда не живи в хлеву, слышишь? Никогда!