Армагеддон был вчера
Шрифт:
Он резко обернулся.
– Ты говоришь – сознание. А тело?
– А что тело? На хрена эта, прости за правду, эта дряхлая развалина пятнадцатилетнему? – искренне удивился Лёха. – Оно просто пшик – растворится где-то в потоках времени. Закон сохранения массы: если в одном месте сколько-то убудет, в другом ровно столько же прибудет.
– Тоже верно. Погоди-ка. А тебе-то что за интерес? Ну, в смысле – я-то зачем тебе нужен? Ты ведь прекрасно можешь перенестись сам.
Профессор замялся.
– Видишь ли… Это очень сложно объяснить человеку,
– Чего-то ты темнишь, дружище, – хмыкнул Женька.
– Да нет же! – с излишней горячностью заверил Лёха. Он чувствовал себя очень неуютно под прицелом Женькиных глаз: морщил лоб, хрустел пальцами, силясь подобрать нужные слова, облечь в доступную форму яркие, изумительные и неоспоримые доводы. Он, конечно, ждал этого вопроса, но надеялся, что придёт время – и слова сами найдутся, как уже бывало не раз. Слова, конечно, были, но все не те.
Женька молчал, насмешливо разглядывая сконфуженного Мефистофеля. Ему-то как раз было ясно, зачем нужен подопытный кролик: страшно испытывать такое на себе, кишка тонка. Лёха вон целый профессор, доктор наук и так далее и, как говориться, тому подобное: звания, регалии, почёт опять же… Вот кому надо за жизнь цепляться – не дай бог потерять всё, нажитое за долгие годы непосильным трудом. А у него что – кум, сват да печи ухват, и жизнь – копейка. Такую и потерять не жалко.
Лёха наконец собрался с мыслями, глухо заговорил:
– Понимаешь, мне нужен чистый эксперимент. Я боюсь… да, боюсь! И сотри эту идиотскую ухмылочку с лица! Я боюсь не самого эксперимента, а… чёрт, даже не знаю – как сказать!... Словом, если я сам перенесусь назад – о, это моя самая заветная мечта, поверь: начать карьеру учёного, уже обладая сегодняшними знаниями и опытом, не тратить время на бесполезное топтание на месте, на все эти идиотские стройотряды и общежитские пьянки, на невыносимую зубрёжку бессонными ночами… – если я вернусь в тело моего пятнадцатилетнего Я… У меня не будет стопроцентной уверенности в том, что вся прожитая до сегодняшнего дня жизнь существовала реально, и что это не какой-нибудь кошмарный сон начитавшегося фантастики пацана… Теперь понятно? – Лёха едва не сорвался на крик, бездумно схватил со стола карандаш, до хруста сжал в кулаке.
Женька вытер вспотевший лоб.
– Охренеть! – потрясённо выдавил он. – А в самом деле… Что значит – учёный! Мне бы подобное и в голову не пришло. Так ведь и свихнуться недолго.
– Через тридцать лет ты вернёшься сюда, в этот кабинет, и расскажешь мне всё, что с тобой произошло. Буквально поминутно. Так что запоминай все события тщательно. Можешь даже завести дневник. И помни всегда: это для тебя пройдёт тридцать лет, для меня ты войдёшь сюда сегодня же. А я, в свою очередь, подтвержу, что тебе это не привиделось. Так что, как видишь, мы с тобой нужны друг другу в этом эксперименте, дабы убедиться, что оба не спятили.
– Ага, – кивнул Женька. – Мамы-папы, нам без вас всё равно, что вам без нас…
Профессор вымученно улыбнулся, спросил устало:
–
Женька сделал вид, что глубоко задумался, покусал губу. Затем лукаво подмигнул растерянному профессору и бесшабашно махнул рукой:
– А поехали! Что мы теряем? Давай крутнём шарик назад! Один раз живём… – и осёкся. Прожить-то ему как раз предстояло повторно.
Тем не менее, раз согласившись, он ощутил лёгкость на душе, словно решился, наконец, на сложную операцию, обречённо заявив хирургу: «Ладно уж, режьте!»
Хрустнул карандаш, профессор удивлённо уставился на обломки в руке.
– Шарик? – переспросил он растерянно.
– Ну да, – живо подтвердил Женька. – Земной шарик. «Мы вращаем его сапогами на себя, от себя…», – пропел он, отчаянно фальшивя. – А теперь крутнём обратно.
– Да-да, – профессор подскочил со стула, засуетился, не зная куда пристроить обломки карандаша. – Прямо сейчас и начнём.
– Точно, – ухмыльнулся Женька. – Пока храбрость не пропала. Профессор торопливо защёлкал бесчисленными тумблерами на панели, приборы загудели, ожили, лаборатория наполнилась гулом и треском разрядов. Воздух в помещении завибрировал от перенасытившей его энергии.
– Встань вот сюда, – указал профессор на блестящую стальную панель. Сам уселся за компьютер, в бешеном темпе замолотил по клавиатуре. Монитор удивлённо моргал, едва успевая сменять всё открывающиеся окна.
Женька осторожно ступил на плиту, зябко передёрнул плечами.
– Как-то мне не по себе, – неуверенно хохотнул он.
– Всё будет хорошо, – поспешил заверить профессор. – Ты даже не успеешь ничего понять.
– Ага, – отозвался подопытный. – Пациент был обследован, был прооперирован… был хорошим товарищем… Ты только того… заканчивай поскорей. Пока у меня запал не прошёл.
– Да уже практически всё, – пообещал профессор. Он едва не подпрыгивал от возбуждения, правая нога, поставленная на носок, мелко-мелко дрожала. И сам он весь дрожал, как гончая, почуявшая близкую добычу. – Вот уже ввожу дату, – он торопливо отстучал положенное количество цифр и букв. – Порядок. Ну ты как, готов?
– Давай уже, не тяни, – взмолился Женька. – Мефистофель хренов! Профессор зажмурился, лихорадочно потёр ладошки и нажал «Enter».
Плита под ногами у Женьки засветилась фиолетовыми отблесками. Пока он, как любопытный хомяк, вертел головой, тщетно силясь найти источник странного свечения, ноги уже утонули в нём по колено.
– Слышь, Лёха, а это нормально? – забеспокоился он. Профессор нервно взлохматил волосы.
– Всё по плану. Так и должно быть, не волнуйся.
– Да я и не волнуюсь, – осклабился Женька.
Ногам было приятно-щёкотно, словно отсидел, а вот теперь они оживают, восстанавливают кровообращение. И было ещё какое-то ощущение – что-то неуловимо знакомое, и в то же время совершенно новое. Но приятное. Даже приятственное. Смешливые мурашики споро побежали вверх по спине, по затылку, зарылись в волосах, и там устроили настоящую чехарду.