Армия без погон
Шрифт:
— Хорошая. Еще не скошена почему-то…
Глядя мне в глаза, она подошла вплотную, вскинула руки мне на плечи и вдруг разрыдалась. Я оторопел.
Потом, утирая ее слезы, что-то говорил и шептал. Мы присели.
— Не плачь, не плачь, — говорил я, — в чем дело?
— Не знаю…
И опять плакала и говорила, сжимая мои руки своими сильными тонкими пальчиками, что она никудышная. Ничего она не знает, всего боится. Всю жизнь она готовилась к какой-то трудной, прекрасной жизни.
— А здесь пошлость, пошлость и больше ничего!
Потом
— Это монастырек был, — сказала она.
— Почему ты так думаешь?
— Мне так хочется. Я бы сейчас ушла в монастырь. Не смейся. Откуда это у меня, не знаю. Но вот проберусь сюда, стану и стою у стены. Вот здесь. Представляю тихих монашек. Все они в черном, и музыка играет. Нежная, грустная, чистая…
Она вздрогнула.
— Да, был бы монастырь, ушла бы от этой пошлости. Все лгут, лгут.
— Оставь такие мысли, Галя. Все это пройдет. Жизнь чертовски сложна. Ты только со школьной скамьи…
— Ах, какой я ехала сюда, Борис, — говорила она, не слушая меня, — ну ладно, — она улыбнулась, — оставим все это…
Разошлись мы поздно, она просила, чтобы Ленина ничего не знала о нашей встрече.
— Она совсем еще девочка, пусть ничего не знает…
А через неделю Галя уехала в отпуск, не простившись со мной. Ленина живет одна. С вечера запирается, читает книги. Хотела съездить в Тамбов, где находился ее детдом, писала туда. Из горсовета ответили, что детдом переведен куда-то на юг. Без подруги Ленина стеснялась встречаться со мной, боясь разговоров. И я к ней не захожу…
Глава девятнадцатая
В четверг я заглянул утром в правление. Бухгалтер Иваныч подает телефонограмму: Гуркин вызывает меня срочно в контору, на попутной машине доезжаю до Сорокина, от Сорокина пешком. С начальником сталкиваюсь в коридоре конторы.
— A-а, сын, заходи. Заходи, заходи… Экий вы народ пошел обидчивый… все к Самсонову да к Шусту ходишь, а ко мне ни шагу. Садись за стол, пиши докладную о состоянии дел… М-м… Составь список нужных материалов.
— И то и другое я писал уже не раз, — угрюмо говорю я.
— Пиши, пиши, да побыстрей! Приехали из райкома. В два часа планерка в тресте. И ты будешь присутствовать.
Он хватается за голову, берется за телефонную трубку, но никуда не звонит.
— Кто приехал, Холков?
— Нет. Второй секретарь Замятный, зоотехник, еще кто-то… Черт! Самсонов как знал — уехал в командировку! Пиши.
Он куда-то уносится.
В четырнадцать ноль-ноль сидим с ним за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Вон Замятный, зоотехник Варварова. У нее узкое лицо, огромные глаза, окруженные синевой. Она курит и кутается в пуховый платок. Рядом с ней завотделом по строительству в колхозах Иванов, мой ровесник.
Голый череп управляющего поднялся над торцом стола.
— Все собрались. Гуркин, твой мастер здесь?
— Я здесь.
— Начнем…
— Товарищи, — Замятный провел по столу ладонью, — к нам поступили сигналы о том, что строительство свинарника в деревне Клинцы и коровника в деревне Заветы опять затягивается. На носу осень, товарищи. Вы понимаете, чем это грозит? Были постановления, решения, брали обязательства. А дела подвигаются туго. Почему? В чем дело?
Молчание.
— Ну, говори ты, — кивает управляющий на Гуркина.
Гуркин встает.
— Согласно постановлению бюро парткома и решению, принятому на бюро райкома от второго июня сего года, мною были выделены дополнительные бригады рабочих в колхоз. Мы завезли туда весь необходимый материал, начиная, так сказать, от гвоздя и кончая шифером. Мы устроили там складской пункт. Руководит там инженер Картавин, — Гуркин кивает в мою сторону. — За последний месяц выполнено работ на сто пятнадцать тысяч рублей, что по сравнению с прошлыми месяцами есть значительный скачок, так сказать. В процентном отношении…
Он говорит как по написанному. Говорит долго, приводит цифры выполнения. Наконец обрушивается на Баранова, который срывает работу тем, что не дает лесоматериалов.
— Я отослал туда лучшую из лучших бригад бетонщиков! — входит он в раж, — там самые лучшие бригады плотников! Дальше, товарищи, так продолжаться не может. Не может! Люди начинают простаивать, выработка падает. Нужно что-то предпринимать.
Он садится, свирепо озирается, утирая лицо платком.
Замятный обращается ко мне:
— Что вы скажете?
— Нужно вначале заготовить пиломатериалы, — говорю я, — потом присылать две бригады хороших плотников. Они за полтора месяца все там сделают.
— Как же заготовить эти лесоматериалы? Вы же знаете — колхоз не в состоянии сейчас это сделать.
— Этого я не знаю. Пилорама там ни к черту не годится. Ее давно пора сдать в утиль. Энергии там тоже нет.
Управляющий берет трубку, вызывает своего заместителя Брунштейна.
— Ты появился, Марк Осипович? Зайди ко мне.
Толстый Брунштейн, узнав, в чем дело, изумляется:
— Как же так? Что ж это такое? Я сам лично посылаю туда слесаря. Я отослал туда запасные пилы, я достал новый шкив! Почему вы до сих пор молчали? — Это он ко мне.
— Я не молчал. Я докладывал начальнику, обращался в партком.
— Ну почему вы не обратились ко мне?
— У меня есть начальство. И к вам, кажется, никто из мастеров не обращается с такими вопросами.
— Гм…
Управляющий спрашивает меня, сколько выпиливают за смену досок. И этим вопросом выправляет неверный ход Брунштейна. Заговорили о пилораме, об энергии, о ГЭС. Все говорят много, громко, все возмущаются.