Армия без погон
Шрифт:
— А, колхозник появился! Козловскую пропивать примчался?
— Да.
— Я уже поздравил ее, — Николай забирается на диван.
— Колхозничку привет! — из кухни вышла Краевская. На ней фартучек, вся она по-домашнему.
— Немного посидишь с нами? — она накрывает стол. — На свадьбу еще успеешь…
Узнаю, что Люся совсем ушла от Краевского.
— Наверное, придется уезжать отсюда, — Николай закурил. Смотрит, прищурясь, на облачко дыма. — Можешь представить: Краевский не дает ей проходу. Даже сюда приходил, старался убедить меня, что я и Люся — не пара. Что это у нас увлечение временное. Ты знаешь, каким он выглядел на работе.
Люся вышла в кухню. Оттуда послышались всхлипывания. Через дверной проем вижу ссутулившуюся ее спину, дрожащие плечи. Кто-то позвонил. Я открываю дверь — Краевский. Пальто, пиджак расстегнуты.
— Хозяева дома?
— Дома.
Старик снимает калоши, не раздеваясь, проходит. Я смотрю на Николая, он машет рукой, мол, уходи. Ну и ну. Вот еще одна драма.
Квартира Рукавцова этажом выше. Поднимаюсь к нему, стучусь, покуда не выходит соседка.
— Вани нет дома. Вообще он редко бывает в своей квартире…
Мазина и Маердсона застаю. Маердсон бреется, возле него вертится Мара Матросова. Мазин на диване, у него на коленях темноволосая толстуха с горбатым носом. Атмосфера в квартире немного накалена: приятели не хотели приглашать своих подруг на свадьбу, не говорили им о ней. Те пронюхали и осерчали.
— Нет, подумаешь, инженерша замуж выходит, а они нас не хотят брать! Жора? — Матросова внимательно смотрит в лицо Маердсону.
— Мы быстро, скоро вернемся, девочки, — отбивается Жора, — вы ждите нас здесь.
— Какое свинство! Подумаешь!
На столе магнитола, бутылки. Маердсон сбрасывает халат, облачается в костюм, мы поспешно уходим. По дороге приятели, сердясь, обсуждают, от кого подруги могли узнать о свадьбе.
Жених настоял, чтобы свадьбу отпраздновали не в общежитии, как хотела невеста, а в его избе. Когда мы приходим, народу уже битком.
Хозяева рассаживают гостей. Мы с Мазиным забираемся в дальний угол, отсюда видно всех. Козловская в белом воздушном платье, сшитом опять же по настоянию жениха. Жених в гражданской одежде. Белобрысый, розовощекий юноша. Козловская бледна, щурится больше, чем обычно, что-то отвечает на шутки, едва улыбаясь. Поблизости от нее Жиронкина, Алябьева, Латков. Она выискивает глазами своих, встречается с моим взглядом, брови ее вздрагивают, она едва заметно кивает.
Начался пир, который закончился утром.
Молодых проводили в отведенную комнатку. Несколько человек спят на полу, двое под столом. Жиронкина должна была уехать к жениху в Свердловск неделю назад, но ее задержала свадьба Козловской. Провожаю Риту к девятичасовому поезду. Прохаживаемся по перрону.
— Хорошо, что ты один провожаешь меня, — тихо говорит она.
Я молчу. На свадьбе я много выпил, но я абсолютно трезв. Надо бы что-то говорить, но я ничего не могу сказать.
— Тебе долго ехать, Рита?
Она не отвечает. Печальное, грустное что-то наворачивается в груди. И до прихода поезда ходим мы молча. Вот и он подполз, вот шестой вагон. Поезд стоит три минуты. Я поспешно, как-то по-воровски, целую влажные глаза, целую гладкий выпуклый лоб. Глаза ее растерянно и быстро осматривают мое лицо. «Поезд трогается», — говорит проводник. Подсаживаю ее в вагон, нахожу место. Уже на ходу спрыгиваю. Иду за вагонами, они обгоняют меня.
На станции тихо. Бреду в город. В своей комнате сижу на кровати некоторое время неподвижно. Нашариваю рукой под койкой бутылку с вином.
— Куда так вырядился? — говорю я.
— Борис Дмитрич, мы приглашаем вас на свадьбу.
— Кто это мы?
— Я и Маруся.
— Раевская?
— Да. — И он хохочет.
— Ты женишься?
— Я, — опять хохочет.
Черт знает что.
— Когда же свадьба?
— Сегодня. Сейчас приходите.
— Чего же раньше не сказал?
— Так вас не было здесь. Придете?
— Обязательно. Спасибо, что пригласил.
Он уходит. Вот это номер. Еще один номер в житейской программе. Марусе за двадцать, ему скоро только восемнадцать. Да и какой из него муж?
Магазин уже закрыт, что же им подарить? Из ценностей у меня одни часы, ладно, подарю их. Вошла Сергеевна, бросила к печи охапку дров.
— Боренька, Чика никак на свадьбу звал?
— Да, Сергеевна.
Она что-то бормочет.
— Вы о чем?
— Да так… Ох, беда, беда…
В избе Моти дымно, душно. На полу у стен примостились мальчишки. За столом сидят все чикинцы, клинцовские девчата, Молдаванка с подругами, дедко Серега, Филипп, Ваня. Печка ради такого праздника покрашена серебристой краской. С печи свесилась седая голова старухи с желтым опухшим лицом. Мотя снует вокруг стола, подливает в стаканы бражку из ковшика. Мне, как почетному гостю, сама Маруся наливает стакан водки из припрятанной бутылки. Закуска — квашеная капуста, картофель, политый сметаной. Мне бы надо что-то сказать во здравие молодых, я встаю, поднимаю стакан. Я улыбаюсь, но слов подходящих не нахожу.
— Горько! — произношу спасительное слово.
— Горько! Горько! — ревут голоса.
Молодые встают, целуются. Дедко Филипп произносит тихо:
— Гуж… Крепок гуж…
— Виктор Васильевич мой муж, — отвечает Маруся.
— Пшена, — говорит Ваня. — Посыпать пшена.
— Мария Яковлевна моя жена, — вторит Чикарев.
Заиграли на гармошке, начали плясать. Я пробрался к выходу. Небо усыпано звездами. Пахнет морозом. Кто-то вышел следом за мной. Это Мотя. Она подходит ко мне почти вплотную, таинственно шепчет:
— Борис Дмитрич, я к вам с вопросом…
— Что такое, Мотя?
— Закона против этого не вышло никакого?
— Ты о чем?
— Да вот Маруська-то теперь свободно паспорт получит? Задержки не выйдет?
— Нет, задержки не будет.
Она перекрестилась.
— Слава тебе, господи! А то у всех есть зацепка в городе, а у нас только нету. Теперя будет…
Я закурил, поплелся по деревне. За деревней тропинка вывела меня на дорогу. Здесь она суха и сереет широкой волнистой лентой. Шуршит подмерзший песок под ногами. Где-то хлопнул выстрел. Кто может стрелять ночью? Проходя через школьный двор, заглянул в окно Ленины. Через занавеску ничего не видно, но слышны мужские голоса, смех Ленины. Заходить к ним не стоит.