Ароматы кофе
Шрифт:
— Мне надо в Хокстон, купить кое-какие реактивы, — заявила Ада.
— Похоже, идти нам придется с вами вдвоем, — сказал я Эмили.
— Эмили, можно тебя на пару слов? — быстро сказала Ада.
Выйдя на лестничную площадку, они совещались о чем-то вполголоса. Я, разумеется, подошел к двери подслушать.
— …обещала отцу не делать ничего предосудительного!
— Ах, да уймись же ты, Ада! Скорей наша река покроется льдом, чем я поддамся на манерные комплименты мистера Уоллиса. Но если ты уж так озабочена,
— Ты же знаешь, я не могу. Придется тебе взять Лягушонка.
Я слышал, как Эмили выдохнула:
— Ну уж нет!
— Это почему?
— Лягушонок — это бесконечная болтовня, это невозможно!
— Так ведь, насколько я успела заметить, Роберт только и знает, что болтает! Но если тебе не противно идти с ним, изволь, иди, пожалуйста.
Мы шли по Нэрроу-стрит в совершенном молчании. Признаться, я все еще с обидой переживал брошенную Адой фразу, будто я только и знаю, что болтаю.
— Как давно вы работается у своего отца? — спросил я наконец.
— Уже почти три года.
— Три года! — воскликнул я, тряхнув головой. — Это же больше, чем срок, на который приговорили беднягу Оскара!
— Да нет же. Для меня возможность работать — наслаждение. Ну, а для вас, как я понимаю, — она бросила на меня косой взгляд, — работа дело непривычное.
— Ну да. Перефразируя этого великого литератора: единственная работа, к которой надо стремиться, это искусство.
— Гм! Вы, как я вижу, как и многие представители искусств теперь, непомерно превозносите этого человека.
— Что бы кто ни говорил, Оскар Уайльд — гений, величайший человек своего времени.
— Что ж, надеюсь, он оказал на вас не слишком большое влияние.
— Что, собственно, вы имеете в виду?
— Только то, что было бы отвратительно, если б вы подражали ему в… в определенном смысле.
Я остановился:
— Вы заигрываете со мной, мисс Пинкер?
— Разумеется, нет! — Она густо покраснела.
— Потому что, если да, то я буду вынужден пожаловаться вашему отцу. Или, в крайнем случае, Аде, которая куда его грозней.
Я и вообразить не мог, что такое хрупкое существо способно поглотить такое количество пищи. Разинув рот, я глядел, как она уписывала пирог с угрем вместе с картофельным пюре и соусом, дюжину устриц, кусок пирога с форелью, а также тарелку мелких моллюсков с маслом, приправленных петрушкой, запивая все это полупинтой рейнского вина пополам с сельтерской.
— Я же говорила, у меня разгорелся аппетит, — промокая масляные губы салфеткой, сказала Эмили.
— Я просто потрясен.
— Вы будете доедать своих устриц? Или закажем что-нибудь еще?
— Я и не предполагал, — признался я, когда она потянулась к моей тарелке, — что обед с вами превратится в состязание.
Во время нашего обеда я узнал некоторые
— Потому-то он и увлекся идеей сделать из нас служащих, — пояснила Эмили. — Вложив так много средств в наше образование, он хочет при своей жизни получить какую-то отдачу.
— Пожалуй, это несколько… прозаично в отношении к своим родным чадам.
— Ах, что вы… совсем наоборот. Он убежден, что в занятии делом заложены здоровые принципы, что оно, иначе говоря, благотворно сказывается на людях.
— А вы? Неужели и вы того же мнения?
Эмили утвердительно кивнула:
— Я уже сказала, работа для меня удовольствие. И, кроме того, это выражение моих моральных убеждений. Лишь показав, что женщина как работник не хуже мужчины, мы сможем доказать, что женщины достойны тех же политических и законных прав.
— О Боже!
Вмиг я ощутил легкое угрызение совести, что работаю только ради того, чтобы расплатиться с виноторговцем.
К концу обеда я вынул портсигар и задал привычный вопрос:
— Не возражаете, если я закурю?
— Очень даже возражаю! — сказала Эмили.
— В самом деле? — изумился я.
— Нельзя точно оценить вкус кофе, надышавшись едким табаком.
— Мой вовсе не едкий, — заметил я, слегка задетый.
Мои сигаретки были от «Бенсона» с Олд-Бонд-стрит; изящные овалы отличного турецкого табака наполняли комнату томной, душистой мглой.
— К тому же, курение одно из немногих занятий, которое мне хорошо удается.
— Ну, так и быть, — со вздохом согласилась Эмили. — Давайте выкурим по одной перед уходом.
— Замечательно! — воскликнул я.
Хотя ее слова крайне меня изумили: курить в присутствии мужчины для благовоспитанной женщины считалось в те времена занятием не слишком пристойным. Я протянул Эмили портсигар и чиркнул спичкой.
Какое чувственное наслаждение подносить огонь к сигарете женщины: глаза ее сведены к кончику носа, к поцелую пламени, а это значит, что ваш взгляд устремлен сверху вниз на ее опущенные ресницы, на нежный контур верхней губы, обнявшей бумажный цилиндрик.