Ароматы кофе
Шрифт:
— Хорошо танцует Алайа, — сказала Кику.
— Да, — мрачно кивнул Тахомен.
Он тоже прекрасно понимал, что мучает Кику. Ему хотелось сказать: Что ты с ума сходишь! Ну да, я взял себе другую жену. А почему нет? Взял, во-первых, потому, что я вождь — ты слыхала когда-нибудь, чтоб у вождя была всего одна жена? Притом я хочу иметь детей, а ты мне никого не родила.Но ничего этого Тахомен не сказал, потому что знал: Кику все это и без того известно. Он просто негромко заметил:
— Копье Байаны подолгу торчит перед твоей хижиной.
Кику
— Это копье усердного труженика.
— Он очень умело владеет копьем. — Тахомен сделал еле заметную паузу. — Так он говорит.
Кику не хотелось, чтобы Тахомен думал, будто может загладить нанесенное ей оскорбление несколькими бойкими шутками в адрес ее любовника, потому скрыла улыбку, опустив взгляд к земле, на которой продолжала чертить знаки.
— Потому-то ты так занята, что недосуг зайти ко мне в хижину, — заметил Тахомен.
— Да и ты слишком занят, чтоб ко мне заглянуть.
— Даже если бы собрался, перед твоей хижиной торчит копье Байаны.
— При чем тут копье, ты и не пытался заглядывать.
— Откуда ты знаешь, что не пытался?
Потому что прислушиваюсь к тебе,хотела сказать Кику.
— Потому что, как видно, был слишком занят с Алайей.
— «Новая жена — что куст кофе, чем скорей соберешь урожай, тем лучше», — произнес Тахомен.
— Это так. — И все же Кику не удержалась, чтобы ответить ему другой поговоркой. — «У мужчины много жен, а у каждой жены много любовников».
Тахомен согласно кивнул. Как во многих их поговорках, в той, что сейчас напомнила Кику, подчеркивалась важность соблюдать саафу,то есть взаимный паритет.
— Учти, пословица все-таки начинается со слов: «У мужчины много жен…»
Поняв, что сама себя загнала в ловушку, Кику пошла на попятный:
— Ну, да. Кто же спорит, заводи себе сколько хочешь жен. Хоть троих. Хоть четверых! Сколько душе угодно!
Тахомен вздохнул:
— Если я взял в жены Алайю, это не значит, что стал меньше о тебе думать. Ты по-прежнему старшая жена.
— Что значит «по-прежнему»? Раньше я не была старшей женой. Я была единственной.
— Я хотел сказать, что отношение к тебе всегда будет почтительное.
Почтительное! Что мне с этой почтительности, думала Кику, если тебе нужны сиськи, и дети, и обожание? Что толку зваться старшей, если уже не те годы, чтобы рассчитывать на любовь?
Тахомен снова вздохнул:
— Может, когда Байана перенесет копье в другое место… тогда…
Некоторое время они сидели молча. Потом Тахомен сказал:
— И леопард этот…
— А что леопард?
— Думаешь, белые люди проделали такой долгий путь, чтоб мы помогли им убить леопарда?
Кику уклончиво пожала плечами.
— Я вот все об этом думаю, — сказал Тахомен. Он сплюнул в костер. — По мне, лучше б не за леопардом они пришли. Мне бы самому хотелось леопардом заняться.
— Тебе?
— Ну да. Почему нет?
— В твои годы охоту оставляют тем, кто помоложе.
— Думаешь, я слишком стар? — с наигранным удивлением спросил Тахомен. —
Кику вздохнула. Тахомен имел манеру — что ни скажи обращать на себя. «Видишь, — будто говорил он, — я тоже старею. Разве я скулю на этот счет?»И — хотя ни за что она не произнесла бы этого вслух, — в этом бессловесном разговоре, что они вели между собой, она готова была прокричать: «Не скулишь! Только ты — другое дело! Ты можешь просто взять себе другую жену!»
Но вслух она только фыркнула.
Тахомен снова метко сплюнул в огонь.
— В конце концов, есть много способов поймать леопарда, — произнес он задумчиво.
— Много. Но на моей памяти, как ни берись, для человека это всегда плохо кончается.
— Что ж, поглядим.
Глава сороковая
Задолго перед рассветом повар Кума разбудил двух белых, поднеся им крепкий черный кофе. Снаружи ожидал Джимо с вереницей осоловелых после загула жителей деревни. Многие в честь предстоящего события разрисовали себя магическими знаками. Некоторые нарисовали белой краской на лице усы и пятна, чтоб походить на леопарда, на которого собрались охотиться. Правда, у некоторых краска на лицах размазалась в результате иных ночных похождений. Одни держали в руках топоры, другие дубинки, третьи — копья.
— Прямо как дети, — со вздохом сказал Гектор. — Надо же! С копьями рубить деревья! Джимо, достань-ка больше топоров из наших запасов.
Когда всех надлежащим образом оснастили, группа лесорубов потянулась в джунгли. Гектор повел их вверх по холму. Дойдя до высшей точки, он указал на деревья:
— Вот! Рубите здесь!
Жители деревни были явно сбиты с толку.
— Бвана говорить деревья рубить! — крикнул Джимо. — Раз! Раз! Давай!
Жители переглядывались. Если остановиться и начать рубить эти деревья, то уже не останется никакой надежды найти леопарда сегодня.
— А ну, пошел! — Джимо грубо пихнул одного из юношей к дереву. Тот нехотя поднял топор, начал рубить.
— Так! Второй! Руби! — выкрикнул Джимо, подводя второго к следующему дереву.
Скоро выстроенные им в линию сбитые с толку жители деревни вовсю трудились над рубкой деревьев.
Когда стволы были прорублены почти до самой середины, Гектор велел Джимо переставить людей, чтобы вырубали прилегающие деревья ниже по склону. Снова стали рубить, пока не прорубили стволы почти до сердцевины и снова опустили топоры, не дав деревьям повалиться. Местные уже трудились молча — в конце концов до них дошло, что сегодня никакой охоты на леопарда не будет, но обещание насчет пети-мети остается. Во время работы все спрашивали друг дружку: что же это может быть? Видно, пришельцы хотят построить громадную хижину, и, может, даже не одну. Тогда почему они не срубают до конца, оставляя их вот так, недорубленными? Видно, так у них, у белых, принято? Но почему?