Ароматы
Шрифт:
Он уступил ей, нагнулся и нежно поцеловал ее В губы. — Все наладится, — пообещал он. — Доверься мне, маленькая Марти. Не бойся! Я сделаю из тебя настоящую леди и настоящую женщину. Только доверься мне.
Она обвила руками его шею и заплакала, прижавшись лицом к его щеке.
Пять недель спустя в спальне на яхте Менаркоса Марти стояла перед Жан-Люком, гладившим ее обнаженное тело. Прижав ее к себе, он вошел в нее стоя; они занимались любовью в новом ритме, которому он научил Марти, и она трепетала от наслаждения.
Теперь она была настоящей женщиной и ее принимали за леди. Ее французское произношение было безупречно, хотя запас слов невелик. Он часами терпеливо натаскивал ее, заставляя десятки раз повторять один и тот
Теперь Марти носила более свободные, менее облегающие платья. Сначала ей было непривычно, потом она почувствовала, что ее груди гораздо соблазнительнее под мягко спадающей тканью, чем если бы они торчали, как ядра.
В первый вечер на «Аполлоне» они сидели за обедом с тремя парами гостей. Менаркоса еще не было на борту, но яхту уже подготовили к отплытию.
За обедом Марти держала себя превосходно, и Жан-Люк с гордостью наблюдал, как легко она режет ножом для рыбы порцию лосося, непринужденно, но сдержанно отвечая на вопросы соседей на английском и французском языке. Парадоксально, но она предпочитала недавно освоенный французский. Здесь произношение Марти было безупречно, а родной язык мог выдать ее с головой: интонации Бруклина, далеко не аристократического квартала Нью-Йорка, все еще звучали в речи Мартины, особенно в произношении дифтонгов. «Вот если бы в моей речи «звучали деньги», — думала Мартина, к которой обратилась дама, сидящая напротив нее, тоже американка. У нее был золотой, звенящий голос с изысканным произношением бостонцев или жителей аристократических кварталов Нью-Йорка. «Это голос Дэзи, героини Скотта Фитцджеральда, — подумала Марти, — «голос, в котором звенят деньги». Когда Марти встречалась с такими собеседниками, Жан-Люк строго напутствовал ее: «Уж лучше, промолчи, не афишируй свой Бруклин!»
Жан-Люк представил ее «женщине с золотым голосом» как Мартину де Нувель. Они вдвоем разработали «легенду» прошлого Мартины: отец, младший сын обедневших французских аристократов, эмигрировал в Америку в начале тридцатых и нажил состояние в текстильной промышленности, его жена, урожденная Руссель, из богатой буржуазной семьи, умерла от дифтерии. — Мартина пожелала изменить дифтерию на пневмонию, оставив сиротой единственную трехлетнюю дочь (братьев и сестер Мартина не пожелала).
Она выросла в Нью-Йорке, а сейчас путешествует по свету, как многие ее сверстницы — богатые американки, присматривая подходящего мужа, а с Жан-Люком они «просто друзья». Сочиняя легенду, Жан-Люк сказал, что их связь нужно только слегка завуалировать, потому что любовник-иностранец часто сопровождает в путешествиях богатых молодых американок, и будущий муж, особенно американец, относится к подобным эпизодам в биографии своей нареченной снисходительно или даже одобрительно — такая связь обогащает американку утонченным сексуальным опытом Старого Света. Так что напрямую говорить об их связи не следует, но можно намекнуть на нее особой интонацией или притворно смущенным покашливанием. В этом нет ничего скандального, просто эпизод сексуального образования девушки из Нового Света в Европе. «Женщина с золотым голосом» понимающе улыбнулась, переведя взгляд с Мартины на Жан-Люка: все ясно, но углубляться не следует.
— Вы в первый раз на «Аполлоне»? — спросила она вкрадчиво.
— Мне его включили в маршрут в бюро
Жан-Люк едва не фыркнул в свою тарелку. — «Молодец девчонка! — подумал он. — Отравленные стрелы отлетают от нее как от носорога с толстой шкурой. Дама, конечно, хотела узнать, не является ли Марти бывшей или будущей любовницей Менаркоса».
— Ах, вот как. А вы собираетесь посетить парк Крюгера?
Марти не ответила. Она, не отрываясь, смотрела на огромного человека, который, едва войдя в комнату, тотчас же изменил ее атмосферу своим присутствием. Жан-Люк встал навстречу Софоклу Менаркосу.
Когда ребенка внесли в сиротский приют, монахиня в приемном покое читала «Царя Эдипа» — Софокл был ее любимый писатель. Она подарила это имя подкидышу, как богатая крестная мать, делает подарок своему крестнику.
В двенадцать лет он сбежал из монастырского приюта, бродяжничал, воровал еду и жил впроголодь, пока его не взял к себе отец Доминикос, нашедший мальчишку спящим у церковной двери. Священник кормил его, но заставлял работать в саду, убирать церковь, — парнишка делал все, а служанка только готовила еду.
Через несколько месяцев священник начал учить его грамоте; Софокл быстро все схватывал и быстро развивался физически. В тринадцать лет он выглядел взрослым мужчиной и у него начал ломаться голос. Отец Доминикос счел его созревшим для своих замыслов. У священника был потайной ящик в книжном шкафу, где он хранил коллекцию эротически изображений. Однажды, во время занятий с Софоклом, он запер дверь кабинета, вынул гравюры и начал одну за другой показывать их мальчику. На лице Софокла выступил пот, дыхание участилось. Одну из гравюр он выхватил из рук священника, так как не мог оторвать от нее глаз. Это было изображение женщины, которую насилует орел. Распростертое под огромными крыльями нагое тело с раздвинутыми ногами, обморочное лицо, горящие глаза птицы, терзающей хищным клювом и когтями женские груди и живот, льющаяся из ран кровь, — картина так возбудила Софокла, что член его напрягся и терся об ткань штанов. Священник наблюдал за ним с улыбкой, потом отобрал гравюру и спрятал коллекцию в шкаф.
— Тебе понравилось?
— Замечательно!
— Завтра покажу еще.
Софокл всю ночь не спал, вспоминая изображение. У него горела кожа, ему казалось, что он взорвется; утром он почувствовал эрекцию; едва он дотронулся до пениса, на простыни изверглось семя.
Вечером отец Доминикос спросил, не хочет ли он исповедаться. Софокл побагровел и не ответил. — Картинки, что я тебе показывал, — ты о них вспоминал ночью? — вкрадчиво спросил священник.
Софокл кивнул, не отрывая глаз от пола.
— А хочешь посмотреть их еще?
— Да, очень хочу!
Священник принес свою коллекцию и сел рядом с мальчиком, положив руку на его ногу. Когда член Софокла встал, священник положил на него руку. Софокл заерзал на скамье, член набухал все сильнее, отец Доминикос, тяжело дыша, давил на него. Потом он быстро расстегнул ширинку штанов Софокла и скользнул рукой внутрь. — Чудесно! — сказал он. — Продолжай смотреть картинки. То, что я делаю, будет тебе на пользу, сын мой. — Он наклонил голову, охватил член губами и сжал так сильно, что Софокл застонал. Семя горячей струей хлынуло в рот священника.
Вечером Софокл сбежал с узелком одежды, деньгами, которые он нашел в потайном ящике, и картинкой с изображением орла, насилующего женщину.
С этого дня он жил самостоятельно, зарабатывал, где мог, и воровал, когда не находил работы. Но обычно работу ему давали, потому что он был сильный и крепкий. Скоро он нашел постоянную работу на верфи. Ловкий и сметливый, через два года он из ученика стал мастером, в двадцать лет взял в аренду небольшую флотилию, потом занялся всякими манипуляциями не только в корабельном деле, но и с нефтью, сталью и цветными металлами. К тридцати годам он стал одним из богатейших людей в мире.