Артур и Джордж
Шрифт:
– Пообвыклись? – весело спросил капеллан.
– Начальник тюрьмы, похоже, считает, что все мои мысли только о побеге.
– Да-да, он каждому это говорит. По-моему, строго между нами, его даже радует, когда совершается побег. Поднимают черный флаг, палят из пушки, бараки переворачивают вверх дном. И победа всегда остается за ним – это его тоже радует. Дальше мыса еще никто не уходил. Беглеца непременно поймают, если не солдаты, так местные жители. За поимку беглого каторжника причитается награда в пять фунтов, так что оставаться в стороне резона нет. А пойманного беглеца сажают в карцер и лишают права на амнистию. То есть овчинка выделки не стоит.
– И еще начальник тюрьмы сказал, что я не могу изменить свое вероисповедание.
– Так и есть.
– Но с какой стати мне его менять?
–
– Но я не иудей, – с некоторым упрямством сказал Джордж.
– Разумеется, нет. Разумеется. Однако любой бывалый, то бишь рецидивист, скорее всего, знает, что в Паркхерсте режим помягче, нежели в Портленде. Допустим, из Портленда его, как примерного англиканина, даже могут выпустить хоть в этом году. Но если он попадется еще раз, то ему ничто не помешает объявить себя иудеем. Вот тогда-то его и отправят в Паркхерст. Но есть такое правило: во время отбывания срока менять веру нельзя. А то заключенные скакали бы туда-сюда, просто от безделья.
– Наверное, раввин в Паркхерсте время от времени получает сюрпризы.
Капеллан усмехнулся:
– Странно, что преступный образ жизни способен превратить мужчину в иудея.
Вскоре Джордж узнал, что в Паркхерсте содержатся не только иудеи; туда отправляли хронических больных и, так сказать, блаженных. В Портленде не дозволялось менять вероисповедание, но потерявших физическое или душевное здоровье ожидал перевод. Поговаривали, что кое-кто из заключенных намеренно калечил себе ногу киркой или симулировал помешательство – начинал скулить, как пес, или рвать на себе волосы – в попытке добиться отправки в Паркхерст. Единственной наградой симулянту в большинстве случаев была отправка в карцер на хлеб и воду.
«Портленд расположен в чрезвычайно здоровом климате, – сообщал Джордж своим родителям. – Здесь насыщенный, бодрящий воздух, заболеваемость низкая». Можно было подумать, он пишет открытку из Аберистуита. Не отступая от истины, он считал своим долгом по мере сил нести утешение близким.
Вскоре он привык к своей тесной конуре и даже решил, что здесь ему лучше, чем в Льюисе. Бюрократических пут меньше, дурацких правил насчет стрижки и бритья под открытым небом и вовсе нет. К тому же правила относительно общения между заключенными оказались не столь жесткими. Да и кормили более сносно. Он смог написать родителям, что рацион каждый день меняется: похлебку дают то первого вида, то второго. Хлеб – из муки грубого помола, «полезнее того, что продают булочники», писал он: вовсе не для того, чтобы избежать подозрений цензора или подольститься к начальству, а просто чтобы выразить свое искреннее мнение. Дают и зелень, и листовой салат. Какао просто отличное; чай, правда, так себе. Кто не хочет чая, тот может получить овсянку или другую кашу. Джордж удивлялся, почему многие выбирают этот скверный чай, а не что-нибудь питательное.
Он смог написать родителям, что теплого нижнего белья у него достаточно, есть также свитера, гетры, перчатки. Библиотека даже лучше, чем в Льюисе, условия выдачи книг более льготные: каждую неделю можно брать две «библиотечные» книги и четыре познавательные. Есть подшивки всех ведущих журналов, хотя из книг и периодических изданий тюремное начальство убирало нежелательные материалы. Взявшись за историю современного британского искусства, Джордж обнаружил, что все репродукции картин сэра Лоуренса Альма-Тадемы аккуратно вырезаны цензорской бритвой. На первой странице этого тома синел стандартный штамп, имевшийся в каждой книге из тюремной библиотеки: «Загибать страницы воспрещается». Под ним какой-то остряк-заключенный приписал: «А вырезать тем более».
С гигиеной дело обстояло не лучше, но и не хуже, чем в Льюисе. Для получения зубной щетки следовало обращаться к начальнику тюрьмы, который отвечал либо «да», либо «нет», руководствуясь, видимо, какими-то загадочными личными соображениями.
Как-то утром Джордж попросил у надзирателя наждачный брусок для чистки металла.
– Наждачный брусок, Дэ-четыреста шестьдесят два? – Брови надзирателя взметнулись до козырька
На этом вопрос был закрыт.
Что ни день, Джордж щипал волокно и волос; как положено, делал гимнастику, хотя и без особого рвения. Брал в библиотеке полный комплект книг. Еще в Льюисе он научился есть при помощи жестяного ножа и деревянной ложки, а также усвоил, что против тюремной говядины и баранины нож зачастую бессилен. В Портленде он привык обходиться без вилки, равно как и без газет. Более того, отсутствие газеты виделось ему преимуществом: не получая ежедневных напоминаний о внешнем мире, он легче приспосабливался к ходу времени. Значимые для его жизни события теперь ограничивались тюремными стенами. Как-то утром один заключенный, С-183, получивший восемь лет за разбой, ухитрился выбраться на крышу и стал оттуда вещать, что он сын Божий. Капеллан вызывался подняться к нему по стремянке, чтобы обсудить богословскую подоплеку вопроса, но начальник тюрьмы заподозрил очередную попытку добиться перевода в Паркхерст. В конце концов заключенного взяли измором и отправили в кандей. А сам С-183 признался, что он сын полового, а вовсе не плотника.
Когда Джордж несколько месяцев отсидел в Портленде, там случился побег. Двое заключенных, С-202 и В-178, сумели пронести в камеру ломик, пробили дыру в потолке, спустились по веревке во двор и взобрались на стену. После команды «Шапки вниз!» началось общее смятение: охрана недосчиталась двух шапок. Проверили еще раз, потом всех пересчитали по головам. Подняли черный флаг, дали пушечный залп, а заключенных между тем заперли в камерах. Джордж не возражал; его не коснулось всеобщее возбуждение, а делать ставки на исход побега он не собирался.
У беглецов было примерно два часа форы; они, по мнению бывалых, должны были до темноты затихариться, а ночью рвануть с мыса. Но когда по следу пустили тюремных ищеек, В-178 попался очень быстро: он прятался в мастерской и бранился на чем свет стоит: в результате спуска с крыши он получил перелом лодыжки. С-202 продержался дольше. На всех возвышенностях пляжа Чизил-Бич выставили дозорных, на воду спустили шлюпки, чтобы беглецы не удрали вплавь, Веймут-роуд перекрыли военные патрули. В каменоломнях осмотрели каждый угол, прочесали прилегающие участки. Но солдаты и тюремная охрана так и не нашли второго беглеца; его, связанного по рукам и ногам, приволок трактирщик, который наткнулся на него у себя в подвале и скрутил, призвав на помощь ломового извозчика. Трактирщик потребовал вызвать тюремное начальство, ответственное за прием заключенных, чтобы сдать беглеца с рук на руки и без промедления получить обещанную награду в пять фунтов. Кипеж среди заключенных сменился разочарованием; обыски в камерах на некоторое время участились. Эту сторону жизни Джордж считал более дезорганизующей, чем в Льюисе, тем более что в его случае обыски были совершенно бессмысленными. Вначале поступала команда «расстегнуться», затем офицеры «растирали» заключенного, чтобы убедиться в отсутствии спрятанных под одеждой предметов. Ощупывали его с ног до головы, проверяли карманы и даже разворачивали носовой платок. Эта процедура была унизительна для заключенных и, как подозревал Джордж, ненавистна для охраны, так как от работы арестантская форма у многих засалилась и пропиталась грязью. Одни тюремщики все же проводили досмотр тщательно, а другие могли запросто прошляпить хоть молоток, хоть стамеску.
Потом следовал «шмон», который, как могло показаться, состоял в систематическом перевертывании камеры вверх дном: сбрасывались на пол книги, летело во все стороны постельное белье, обшаривались возможные тайники, о которых Джордж даже не догадывался. Но хуже всего была «сухая баня». Заводят тебя в баню и ставят на деревянный настил. Ты снимаешь с себя все до нитки, кроме исподней рубахи. Охранники скрупулезно осматривают каждый предмет одежды. Потом начинаются издевательства: задрать ноги, нагнуться, разинуть рот, высунуть язык. «Сухие» обыски могли проводиться через регулярные промежутки времени, а могли устраиваться спонтанно. По прикидкам Джорджа, он подвергался этой позорной процедуре едва ли не чаще, чем остальные. Видимо, когда он заявил, что не намерен пускаться в бега, это восприняли как блеф.