Артур и Джордж
Шрифт:
Но помимо практических трудностей, нравственного тупика и плотской неудовлетворенности, есть нечто более темное, с чем совладать куда труднее. Поворотные моменты в жизни Артура всегда омрачались смертью, и нынешняя ситуация не исключение. Но столь внезапно посетившая его удивительная любовь может быть воспринята и признана светом только со смертью Туи. Она умрет, он знает; знает это и Джин. Чахотка всегда собирает смертельную дань. Но решимость Артура вступить в схватку с дьяволом привела к перемирию. Состояние Туи стабильно; у нее даже отпала нужда в целительном воздухе Давоса. Спокойно живя в Хайндхеде, она благодарна за то, что имеет, и лучится слабым оптимизмом, как все туберкулезные больные. Артур не может желать ее смерти; но точно так же не может желать, чтобы Джин бесконечно находилась в этом
Мало-помалу, с опаской они все же являют свои отношения миру. Джин знакомится с Лотти. Артур знакомится с родителями Джин; те дарят ему на Рождество булавку с жемчужиной и бриллиантом. Джин знакомится даже с матерью Туи, миссис Хокинс, которая принимает их отношения. Конни и Хорнунг тоже осведомлены, хотя в данный момент чету куда больше занимает их брак, сын Оскар Артур и дом в Западном Кенсингтоне. Артур уверяет всех, что Туи любой ценой будет ограждена от знания, боли и бесчестия.
Есть благородные помыслы, а есть обыденная действительность. Несмотря на одобрение близких, и Артур, и Джин подвержены приступам уныния; помимо этого, Джин терзают мигрени. Каждый чувствует вину за то, что вовлек другого в это невыносимое положение. Честь, как добродетель, сама по себе бывает наградой, но иногда ее недостаточно. По крайней мере, отчаяние, которое она порождает, может быть таким же острым, как и восторг. Артур прописывает себе курс полного собрания сочинений Ренана. Усердное чтение наряду с занятиями гольфом и крикетом способны привести в равновесие любого мужчину, поддержать его тело и дух.
Но на большее этих ресурсов не хватает. Можно в пух и прах разбить команду соперников, угодить мячом в ребра отбивающего; можно выбрать длинную клюшку и отправить мяч далеко за пределы поля для гольфа. Но нельзя вечно обуздывать свои мысли – всегда одни и те же мысли, одни и те же непримиримые противоречия. Деятельный человек, обреченный на бездействие; влюбленные, не имеющие возможности любить; смерть, позвать которую и страшно, и стыдно.
Крикетный сезон складывается для Артура успешно; с сыновней гордостью он сообщает матушке о заработанных очках и разрушенных калитках. Она, в свою очередь, делится с ним своими соображениями: о деле Дрейфуса, о ватиканских святошах – притеснителях и изуверах, об ужасной позиции одиозной газеты «Дейли мейл» в отношении Франции. В один прекрасный день он играет за Мэрилебонский крикетный клуб на стадионе «Лордс». На игру приглашена Джин, и, когда настанет очередь Артура отбивать, он будет помнить, где именно в секторе «А» находится ее место. В такой день боулеры против него бессильны; бита его неуязвима и при ударе не реагирует на тяжесть мяча, посылая его через все поле. Раз или два он попадает мячом на трибуны, удостоверившись, впрочем, что мяч не упадет артиллерийским снарядом поблизости от Джин. Артур бьется на турнире во имя прекрасной дамы; жаль, что он не попросил у нее какую-нибудь вещицу, чтобы прикрепить к своему кепи.
Между иннингами Артур направляется к Джин. Ему не нужна похвала – он видит гордость в ее глазах. Джин так долго сидела на деревянной скамье, что теперь ей нужно немного размяться. Они прохаживаются вокруг поля, за трибунами; в горячем воздухе пахнет пивом. Среди праздной, безликой толпы они чувствуют себя более уединенно, чем под дружелюбными взглядами на званом обеде. Беседуют они с таким видом, словно только что познакомились. Артур говорит, как бы ему хотелось прикрепить к своему кепи какой-нибудь знак ее благосклонности. Она берет его под руку, и они, безмятежно счастливые, неспешно идут дальше.
– Смотри-ка! Это Уилли и Конни.
И правда, им навстречу, тоже под ручку, движутся Уилли и Конни. Не иначе как оставили малыша Оскара в Кенсингтоне
Подача Артура после перерыва становится быстрее и резче обычного. Он замахивается чересчур сильно и в результате сбивает только одну калитку. Когда его отправляют в другую половину поля, он без конца оборачивается, высматривая Джин, но она, должно быть, пересела. Не видно и Уилли с Конни. Броски Артура вызывают крайнее беспокойство уикет-кипера, и он как угорелый носится туда-обратно.
Когда игра подходит к концу, становится ясно, что Джин ушла. Артур вне себя от ярости. Он хочет домчаться на кэбе прямиком до дома своей возлюбленной, вывести ее на улицу, взять под руку и пройтись с нею до Букингемского дворца, Вестминстерского аббатства и здания парламента. Не переодеваясь, прямо в спортивной форме. Идти и кричать: «Я, Артур Конан Дойл, горжусь тем, что люблю эту женщину, Джин Лекки». Артур живо представляет себе такую картину. Наверное, он сходит с ума.
Вскоре гнев отступает, и Артуром овладевает холодная неудержимая злоба. Он принимает душ и переодевается, не переставая проклинать Уилли Хорнунга. Как смеет этот близорукий астматик, который и в крикет-то как следует играть не умеет, поглядывать на них с осуждением? На него. На Джин. Хорнунг, жалкий щелкопер, автор никчемной колонки об австралийском захолустье. Никто и слыхом о нем не слыхивал, пока он не позаимствовал – с его, Артура, позволения – идею книги о Холмсе и Ватсоне, перевернув сюжет с ног на голову и превратив этих персонажей в парочку уголовников. А ведь Артур поощрял его начинания. Даже имя обеспечил для его так называемого героя – Рафлз, ставший в итоге Раффлсом (позаимствовано из «Открытия Рафлза Хоу»). Разрешил посвятить эту чертову книжонку себе: «А. К. Д. – такая форма лести».
Подарил этому ничтожеству не только самую блестящую идею, но еще и жену. Вполне буквально: привел ее к алтарю и передал ему с рук на руки. Помог деньгами на обзаведение. Ну, допустим, деньги он вручил Конни, но Уилли Хорнунг ни разу не сказал, что, как мужчина, не сможет принять такую помощь, которая ляжет пятном на его репутацию, или что начнет больше работать, чтобы обеспечивать молодую жену, нет, ничего подобного. И он полагает, что после этого имеет право так поглядывать на них с Джин?
Артур берет кэб до Кенсингтона. Питт-стрит, дом девять. На перекрестке с Хэрроу-роуд злость его начинает понемногу стихать. Он представляет, как Джин говорит, что сама во всем виновата: ведь это она взяла его под руку. В ее голосе он безошибочно улавливает нотки самобичевания и знает, что из-за этого у нее снова разыграется проклятая мигрень. Сейчас важно одно, говорит он себе: уберечь Джин от душевных мук. Всем своим существом он жаждет выломать дверь, вытащить Хорнунга на тротуар и вышибить ему мозги крикетной битой. Однако, к тому моменту, когда кэб останавливается, он знает, как себя повести.
Когда дверь ему открывает сам Уилли Хорнунг, Артур уже вполне спокоен.
– Я к Констанции, – говорит он.
У Хорнунга, по крайней мере, хватает ума воздержаться от идиотских реплик и не настаивать на своем присутствии при разговоре. Артур поднимается в гостиную к Конни. Он говорит с сестрой без обиняков (чего никогда прежде не делал – не было нужды) обо всем, что его тревожит. О болезни Туи. О своей внезапной, неизъяснимой любви к Джин. О том, что любовь эта останется платонической. Хотя и заполняет огромную, доселе пустовавшую часть его жизни. О той невыносимой тоске, что время от времени овладевает ими обоими. О том, что Конни увидела их открытое выражение чувств лишь потому, что они с Джин на мгновение потеряли бдительность, и какая это мука – вечно скрывать свою любовь от окружающих. Ни улыбнуться, ни засмеяться необдуманно. О том, что он, Артур, просто не переживет, если его родные, которые для него дороже всех на свете, от него отвернутся, не вникнув в его положение.