Артур-полководец
Шрифт:
– Признание благостно для души, – проговорил король так тихо, что бард едва расслышал его.
И тут Корс Кант услышал другой голос. На этот раз голос уж точно звучал у него в голове. Внутренний голос или…
«Сорок дней Он провел в пустыне в поисках ответа. Сорок дней и ночей Он постился, ожидая, что ему откроется правый путь. Скипетр или меч?»
Корс Кант тряхнул головой. Совсем не друидские мысли!
– Я не могу признаться тебе, государь. Я знаю слишком мало.
– Ты понял вопрос. Расскажи мне то малое, что тебе ведомо.
«Он
В страхе Корс Кант закрыл уши ладонями.
«Уйди, уйди, уйди прочь из моей головы! – беззвучно приказывал он своему внутреннему голосу. Ночной воздух вдруг показался ему затхлым: полным алчности, похоти, тщетного стремления к славе. – Камланн, очнись! Что мы все теперь, если не свора африканских шакалов, живущих, подбирая падаль уже сто лет, и еще больше! Уйдите, оставьте меня, шептуньи!»
Он больше не мог молчать, он вдруг проговорился о том, что воистину страшило его:
– Что-то.., что-то не то.., с Ланселотом! Он стал другим. Я чувствую.., нет, это глупо. Я не друид и не сивилла, чтобы предсказывать будущее!
«И меч, и крест – это и начало и конец. Скипетр, от которого Он уже отказался. Сердце, или Грааль, который он вынул из своего тела и показал нам. Тридцать сребреников, которые он заставил взять избранного им предателя. Меч, скипетр, чаша и монета. Это все было у него, но никогда их не было вместе.
И его тоже пугали видения. Но они не отпускали его, пылали перед ним, дразнили словно сны того, кто не в силах уснуть».
Корс Кант обхватил руками голову и изо всех сил сжал ее.
– Он умирает! Артус умирает… Меровий, помоги ему!
Пендрагон лежал на смертном одре и смотрел на предателя Брута, своего убийцу, и на Мессалину, свою безликую жену. На миг все вокруг перестало существовать для барда. Он видел только смерть короля в трепещущем под ветром шатре. Верблюд сунул в шатер нос, вошел, прислонился к полотну… Египетский верблюд…
А над Dux Bellorum стояла она, багряноволосая стерва, сжимавшая в руке клинок… Корс Кант моргнул – она исчезла, а все остальное сохранилось, но начало таять, как оставшийся перед глазами образ солнечного диска, когда зажмуришься.
Меровий молча курил. Наконец он задумчиво проговорил:
– По какому праву ты наделяешь меня обязанностью спасти Артуса? А вдруг его колесница ждет его. Корс Кант Эвин? А вдруг Камланн должен потерять своего дракона, дабы обрести и его сердце? Не сделать ничего означает сделать… – Меровий шумно прокашлялся. – О нет, не обращай внимания на только что сказанное мною. Не плачь, быть может, еще достанет времени избежать этого.
Сам не понимая, откуда ему это ведомо. Корс Кант понял: король сказал ему не всю правду.
Глава 21
Два великана бились на не жизнь, а на смерть посреди холмов и долин. Бородатый разбойник схватил
– Я сильнее! – возопил оборванец, и спина омара треснула. Нет, не омар.., то был сержант Мак.., как его, МакМик, что ли? Его печальные глаза затуманились, тело разорвало на куски взрывом, и оно стало краснее спины вареного омара. «Стань снова целым!» – умолял его Патер Смайт. Печальноокий Майк запрокинул голову.., назад, еще сильнее.., голова оторвалась, обнажилось еще бьющееся сердце.
Дверь. Откуда взялась дверь? Откуда бы она ни взялась, сквозь нее, окровавленный, как новорожденный младенец, выскочил Лоботряс из Лизоблюда! Закапывая все вокруг кровью! В черных одеждах! Растрепанные волосы цвета воронова крыла взлетают, словно лезвие боевого топора! А топор он держит в клыках, длинных, как целый дракон! И его глаза налиты кровью, кровью обагрено его сердце – кровью орла, убитого для трапезы.., а потом – потом тьма, и тьма, и тьма…
Питер проснулся от звука китайского гонга. Гонг зазвучал вновь – звон огромного листа железа, по которому кто-то колотил тупым орудием. «Вот таким же тупым орудием лорд Вимсей крушил черепушки своих жертв», – подумал Питер, не в силах открыть глаза.
В висках у него бешено стучало. Страшнейший из снов выветрился из его памяти прежде, чем он успел вспомнить о нем при свете дня. Питер разлепил глаза, сел, поежился – воздух был прохладен.
«Грязные римские свиньи, перепачкавшие Камланн своими…»
Питер охнул, схватился за живот. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось помочиться! Он же сейчас разорвется!
В ужасе он обшарил комнату глазами в поисках хоть какой-нибудь емкости.
– Горшок} – прошептал он. – Нет, не горшок, как же они это тогда называли? Ночная ваза, и она должна стоять под кроватью!
Питер попытался заглянуть под кровать и понял, что заглянуть «под» нее нет никакой возможности. Он встал, дважды обшарил комнату, истекая потом. Наконец нашел высокую прямую вазу с засохшими цветами. Он выдернул из нее сухие стебли, задрал тунику. Он едва успел поднести вазу туда, куда следовало, Наконец он громко облегченно вздохнул – ваза чуть ли не до краев наполнилась переработанным вчерашним элем и вином. Он бросил взгляд на занавешенную дверь и заметил низко висящую полку, на которой стоял наполненный водой тазик и пустая.., ночная ваза.
Стены казались ему незнакомыми, напоминали стены тюремной камеры. Но нет, почему незнакомыми! Привычные, как старые друзья! Он протер глаза, умылся ледяной водой из тазика.
«Какие они цивилизованные, какие современные – эти римские рыцари, я и не ожи…»
Чувствовал себя Питер, как с глубочайшего похмелья.
«Господи, что же они подсыпают в это вино? Я же собирался только притвориться пьяным!»
«Это все грязные римские свиньи! Это они, они пачкают наши души гадкими законами и заставляют нас поклоняться порочным полубогам!»