Асмодей
Шрифт:
— Я… — она на ходу попыталась придумать оправдание, да не успела. В злости своей Асмодей так хлопнул дверью перед носом своих слуг, что даже стены задрожали. Собственно, это было последнее, на что хватило его сил. Прислонившись спиной к двери, он, несмотря на боль, безвольной куклой сполз вниз, оставляя на белоснежной, усыпанной золоченой резьбой перегородке кровавое пятно.
Сил на злость больше не оставалось, а вот поразмышлять было над чем, причем мыслей накопилось столько, что они, толкаясь в очереди, начинали вызывать головную боль. Только ее демону и не хватало для полного букета, так сказать. И черт его дернул в эту интригу ввязаться, хотя именно себя рогатого, пожалуй, и должен был он винить за подобный просчет, да гордость не позволяла. Так что виноватыми были все вокруг.
Другим демонам доверить это сокровище Асмодей не мог, среди душ подобными навыками никто не обладал, а подниматься на землю с этими фолиантами было опасно. Находясь в преддверии войны, Преисподняя не выпускала своих сынов, а потому его отсутствие непременно расценят, как бегство. Такого удара его репутация, трещащая по швам, уж точно не вынесет.
Аврора…пока она была подле него, Асмодей ни разу не задумался о том, что может быть иначе. Девушка воспринималась им, как должное, а потому значение имела лишь чистота ее духа. Сейчас же каждой, даже самой темной, частичкой своего «сердца» он желал повернуть время вспять и защитить ее. Как это было… по-человечески: нежелание смириться с утратой того, к чему так прикипел душой. Видимо, в том и был истинный парадокс потери, ибо демон неустанно вопрошал себя, почему его так сильно тяготит то, чего, по сути, уже нет?! К его горечи, ответа не было ни в одном из миров, а принять очевидное он отказывался, ссылаясь на собственную бесчувственность, которую не желал ставить под сомнение.
Хотя…рабыня ему действительно нравилась: была умна, миловидна, самоотверженна, да и еженощные надругательства хозяина, с момента первой близости, терпела молча, с достоинством, только прикусывала мелкими ровными зубками нижнюю губу, да взор свой стыдливо прятала что, впрочем, придавало ей еще больше прелести. Однако истинная причина этой привязанности и терпимости Князя Блуда крылась скорее в уважении, которое несчастной удалось пробудить в нем. Необычайная выносливость, смирение и доброта с каждым днем в Аду сильнее ограняли ее душу, заставляя оную сиять подобно звезде, озаряющей небосвод. Это были добродетели, достойные восхищения, ведь сам Асмодей не обладал и половиной этих качеств, а потому и переносил собственное наказание, как раб. В то время как Аврора, будучи невольницей, держалась с поистине королевским величием. Такое бремя готов был вынести не всякий.
— Самобичевание тебе не к лицу, мой друг, — произнес Нуриэль, который, воспользовавшись слабостью своего владыки, вырвался на свободу. — Да… выглядишь… незавидно!
— Осуждаешь? — презрительно фыркнул Асмодей, делая безуспешную попытку встать на ноги.
— Ни в коем разе, — выставив перед собой ладони, проговорил он. — Скорее восхищаюсь. Будучи самопровозглашенной светлой стороной твоей души, я тысячелетиями наблюдал за тем, как ты утопал в пороке, а сейчас я вижу в тебе… жалость.
— Жалость?! — вопросительно подняв брови, произнес демон. — Разумеется, я жалею. Столько веков я мечтал поквитаться с Абаддон, а тут мне в руки попала такая возможность, а я ее упустил по собственной глупости. Упустил!
— Многое изменилось с момента нашего знакомства: мятеж Люцифера поставил нас на стороны света и тьмы, сделав непримиримыми врагами, на первый взгляд. Но твое самоотверженное желание жить навеки соединило нас, сделав меня невольным участником свершенных тобой бесчинств. Годами я наблюдал за тем, как ночь в твоей душе превращает тебя в того, кем ты являешься сейчас — демона, проклятого небесами и презираемого людьми. Ты запечатал ангельский свет в панцире непробиваемой лжи, ненависти, лицемерия и порока и сейчас, когда внутри тебя
— И какой же?
— Заставил бы тебя собственноручно, пласт за пластом, сдирать поволоку самообмана до тех пор, пока ты не дойдешь до того мгновения, когда впервые решился солгать самому себе. Ты сейчас жалеешь не о том, что упустил возможность отомстить, куда больше тебя гложет потеря. Её потеря. Но ты боишься признаться в том, что она тебе нужна.
— Ты видимо слишком долго был отлучен от реального мира, раз позволяешь себе столь безосновательные фантазии, — стараясь нарисовать на лице равнодушное выражение, произнес он.
— И твое деланное спокойствие лишь доказывает мою правоту. Влюбленный лев — уже не хищник.
— Следи за своим языком, — вскричал демон, пытаясь вцепиться в навязчивого словоблудца, решившего поучать его, но боль, стрелой пронзившая тело, заставила мужчину отказаться от своих намерений.
— А не то что?! — с вызовом бросил Нуриэль.
— Я его вырву и заставлю тебя его съесть! — прошипел Асмодей, исподлобья наблюдая за своим собеседником. — Будет твоей персональной пыткой.
— Для ангела нет тяжелее бремени, чем быть частью такого, как ты. Но, видимо, во мне было не так уж много святой благодати, раз я так легко свыкся с твоим обществом. Так что на небеса мне путь заказан. Думаешь, может быть что-то хуже?
— Если ты не заметил, мы все заперты здесь! — холодно произнес демон.
— Но ты-то в этом не раскаиваешься… помнится, ты говорил, что здесь обрел то, чего тебя лишили небеса — свободу!
— Покаяние — верный шаг к признанию собственной неправоты. Этот поступок не был ошибочным!
— Разумеется, на подобную жертву ты не пойдешь.
— Раскаяние лицемера, — с ироничной улыбкой произнес Асмодей, — лицемерие вдвойне. На моем счету и так слишком много грехов, это я, пожалуй, оставлю людям.
Сжав ладонь, в которой зашелестел окровавленный конверт, он вспомнил еще об одном деле, которое требовало скорейшего прояснения. Барбело! Отправляясь к ней на свидание, демон дал Аластору приказ разузнать истинные причины скорого возвращения бывшей возлюбленной. И сейчас получил ответ, оставалось только найти в себе смелость его прочитать, но в этот момент на его руки легла какая-то тяжесть, порожденная неуверенностью, а точнее нежеланием утвердиться в собственных подозрениях.
Не многие, а точнее, лишь трое, знали о том, что Барбело и стала яблоком раздора между Асмодеем и Абаддон, на долгие тысячелетия превратив их в непримиримых врагов. Каждый имел на нее виды и каждый пытался добиться ее расположения. Асмодей, как более молодой и многообещающий мужчина, ужасно раздражал соперника. Волею судьбы, обстоятельства сложились так, что Асмодей сумел войти в доверие к демонице, и та одарила его своей симпатией. На их долю выпали совместные поручения, и демон вовсю пользовался этим преимуществом, не без удовольствия наблюдая за ревностью соперника.
Однако и Абаддон в прыти своей старался не отставать от него, завлекая Барбело в сети порочного искушения и пламенных посулов. На его стороне была власть, к которой Асмодей в молодости своей лишь начал подниматься, больше времени уделяя собственным амбициям, чем капризам «возлюбленной», а также время, которым так бездарно распоряжаются те, кто уверовал в собственное бессмертие. Он растлял ее душу, все больше завладевая ее сознанием и амбициями.
Однако Барбело в этой пылкой игре была достаточно независима от своих новоявленных кавалеров, а потому могла позволить себе игру на оба фронта, обостряя и без того непростую ситуацию. Как оказалось, избавившись от «ярма» Создателя, падшие ангелы получили весьма сомнительную на первый взгляд привилегию — право выбора. И будучи еще неискушенной в этом вопросе, демоница никак не могла решить, что ее привлекало больше: холодная рассудительность Абаддон, пробуждавшая в ней вполне осознанное желание разжечь огонь в его сердце, или всепоглощающее безрассудное пламя Асмодея, грозившее обернуться для нее вечной опалой в глазах Люцифера, если кавалер совершит недозволительную ошибку.