Ассасин
Шрифт:
Мартин мчался в шеренге рыцарей и испытывал ни с чем не сравнимое воодушевление. Уже много лет ему не приходилось сражаться в таких конных поединках, он давно привык единолично биться и защищать себя.
Но сейчас, ощущая себя единым целым с множеством собратьев по оружию, он переживал необыкновенный душевный подъем… Не было ни страха, ни мыслей – были только раж схватки и ощущение силы, в которой ты один из многих и переполнен этой общей силой.
Противник, которого он наметил себе в лавине встречных сарацин, мчался, воздев руку с блистающей саблей и закрывшись круглым, горящим на солнце щитом. Мартин с наскока ударил его в этот щит. Удар получился оглушающим – толчок копья отдался глухой мощью до плеча.
Для Мартина это был опасный миг – он уже не мог поднять тяжелое копье и выронил его, оказавшись на время безоружным. Но успел поднять щит, заслонился, и о его дубовую, покрытую кожей и заклепками поверхность застучали сразу три вражеских клинка. А потом его рука привычно взялась за булаву, и Мартин стал отвечать ударом на удар, его конь кружил, лягая лошадей сарацин, которые были теперь повсюду, ибо, проредив в копейной сшибке часть вражеского войска, крестоносцы ворвались в ряды превышающих их численностью сарацин.
Рыцарские кони, более тяжелые и медлительные, чем увертливые лошадки мусульман, теперь показывали себя во всей красе, сбивая их своей мощью вместе с всадниками, кусая и разя тяжелыми копытами. Мартин работал тяжелой булавой, в пылу схватки даже не ощущая ее веса, зато при ударе его страшное оружие крушило нападавших вместе с доспехами, все вокруг будто переполнилось кровавым туманом от летевших во множестве кровавых брызг, хрустевшей плоти, яростных, полных боли и ужаса криков.
Желтые шафрановые накидки вокруг, островерхие шлемы, темные бородатые лица, скрежет зубов, храп лошадей… В какой-то миг Мартин увидел, как по рядам мусульман, будто молотобоец на гумне, пробивается огромный рыцарь, высокий шлем которого венчало изображение орла из серебра и бронзы, и узнал Леопольда Бабенберга. Мартин успел сразить всадника, который метил острой пикой в австрийского герцога со спины. В другой раз Мартин оказался в ряду теснящих сарацин тамплиеров, чьи белые котты были сплошь в кровавых брызгах, и несколько мгновений сражался рядом с ними, не думая о де Шампере, а только отметив, как великолепно бьются храмовники. Вокруг валились тела, и в какой-то миг Мартин даже оказался свободен от схватки и успел оглядеться.
Вокруг творилось невообразимое: все кипело от человеческого движения в этом яростном вихре смерти, мелькали тела, искаженные лица, руки с кривыми саблями и разящими мечами, падали всадники, грызлись друг с другом кони, клубы горячей пыли пахли кровью…
Размышлять было некогда… И все же не думать совсем было нельзя. Мартин особенно это ощутил, когда на него вдруг насел огромный мамлюк, просто гигант в своем высоком сверкающем шлеме и оскаленными зубами в обрамлении черной бороды. Великан рубил и рубил без передышки своим огромным скимитаром [32] по подставленному щиту Мартина, щит трещал и распадался, он уже не защищал руку, а рыцарь все не мог достать врага своей булавой, более короткой, нежели меч.
32
Скимитар – восточный
Спас Мартина Персик. Взвившись и заржав, он ударил копытом в грудь лошадь огромного мамлюка, та шарахнулась в сторону, противники на миг сблизились, и для Мартина открылась возможность ударить мамлюка булавой по открытому в обрамлении кольчужного оплечья лицу, превратив лик чернобородого гиганта в страшное кровавое месиво. Отбросив остатки разбитого щита, Мартин изловчился и выхватил свободной рукой меч – и как раз вовремя, ибо тотчас успел отсечь чью-то занесенную для удара руку с саблей. Отрубленная кисть, все еще сжимавшая оружие, пролетела мимо его лица, обдав кровавыми брызгами.
Еще не веря в победу, он с ужасом ощутил за спиной чье-то присутствие, но времени отразить удар напавшего сзади не было… Однако тут за ним раздался звон, потом хриплый крик, и Мартин уловил движение падающего тела.
Быстро оглянувшись, он увидел пронесшегося мимо спасителя, который лишь на краткий миг отсалютовал ему мечом и тут же вступил в новый поединок. Рыцарь был в пластинчатом оплечье поверх кольчуги, его светлая котта вся побурела от крови врагов, но все же Мартин заметил червлено-золотую шахматку герба под темными потоками. Лестер, Роберт Лестер, милый племянник Джоанны.
Но задумываться, кому обязан жизнью, времени не было. Разя мечом и булавой, наседая на врагов, он поневоле сражался сразу обеими руками, как это делал Эйрик, учитель его первого боя… Проклятье, а где сам рыжий?
Норвежца Мартин увидел, когда сражавшихся вокруг врагов стало меньше и они уже не так теснили рыцарей. Эйрик с кем-то рубился в стороне, его большая секира в одной руке и выхваченный у кого-то из врагов скимитар вращались, снося противников, как стебли тростника. В какой-то миг, отправив к Аллаху очередного его приверженца, Эйрик оглянулся и заметил в толпе своего приятеля. Рыжий сразу подъехал, блестя глазами в прорези округлого шлема, закрывавшего верхнюю половину лица.
Мартин заметил, что рука Эйрика в кольчужной перчатке вся в крови, да и рукав туники поверх доспеха почернел от крови.
– Тебя ранили?
Эйрик озадаченно оглядел руку, повертел ее вместе с секирой.
– Нет. Это кровь тех, кто мне попался. Ох, малыш, ну и славная же ныне вышла обедня, клянусь былой невинностью! И разродиться мне на этом же месте, как шлюхе, если эти парни в чалмах не отступают!
Мартин тоже это понял, заметив, как шафрановые накидки мамлюков удаляются к лесу – кто верхом, кто бегом, кто прихрамывая или увлекая с собой пошатывающихся товарищей. А конники-крестоносцы догоняют их, разят, схлестываются с теми, кто в отчаянии принимает последний бой. Ибо то, что это последний, уже никто не сомневался.
В это время на холме застывший, словно изваяние, Саладин смотрел расширившимися глазами на страшное поражение своих лучших воинов внизу. Проклятые кафиры выдержали и второй бой! Их не победили даже его знаменитые мамлюки!
– Юсуф! – кричал рядом аль-Адиль, только что примчавшийся с поля боя, весь обрызганный кровью. Он тряс замершего в неподвижности брата. – Юсуф, самим Пророком заклинаю, дай приказ трубить отход. Спаси остатки своей армии! Это не позор. Позор будет, когда ты останешься совсем без войска!
И видя, что пораженный брат не двигается, аль-Адиль сам приказал дать сигнал, а потом, схватив лошадь Меча Ислама под уздцы, стал увлекать его за собой, прочь от этого страшного места под Арсуфом.
Не столько приказ младшего из Айюбидов, сколько отъезд султана был понят как сигнал к отступлению. Трубы громко заиграли отход. По этому знаку последние сражавшиеся в пыли на арсуфской равнине всадники стремительно кинулись прочь от страшных кафиров, понеслись, топча тела павших в бою единоверцев и уклоняясь от настигавших ударов преследовавших их крестоносцев.