Астарта (Господин де Фокас)Роман
Шрифт:
А этот офорт Энзора, эта новая посылка? Что это еще за ужасная вещь? Я не распечатаю этого свертка, нет, я не хочу его раскрывать; нет, на этот раз я не дотронусь до этого пергамента; не увижу этой гравюры.
9 августа 1898 г. — Похоть. Мое любопытство преодолело; я распечатал сверток. Похоть: таково название офорта Энзора.
По первому взгляду кажется, что это обычная сцена, происходящая в меблированных комнатах: стены мрачного приюта любви; бархатное кресло, комод красного дерева; обычная обстановка банального буржуазного распутства. В кресле, вытянув руки на животе, развалился человек в очках, гнусного
Возле жирного и утомленного тела проститутки виден худощавый и долговязый человек в сутане, бешено сжимающий женщину в своих объятиях, жадно присосавшийся к ее затылку! О, тупое лицо и судорога желания на лице этого человека и его глаза, закатившиеся от похоти!
Похоть! Сидя в кресле, толстяк в колпаке и очках созерцает, восторгается и пламенеет; довольно гнусное и жалкое зрелище, если бы силой фантасмагории оно внезапно не возвысилось до мрачного величия, ибо приют любви полон видений. Кисть художника превратила даже обои комнаты в зловещий ковер, кишащий видениями… Комната населена гномами и уродцами с телами в виде запятых; судорожные гримасы, мертвые глаза и слюнявые рты покрывают стены и занавесы алькова.
Похоть трех личин, изображенных здесь — бессильная и бесплодная похоть — населила эту комнату бесформенными, зародышевыми существами: этих мертворожденных чудовищ породил наслаждающейся взгляд толстяка и алчный поцелуй семинариста.
И на этой роскошной гравюре искусной работы, но невозможно-грубой, Энзор подписал своей рукой стихи Бодлера.
Герцогу Жану де Френезу:
Лицемерный читатель, мне подобный, мой брат!
Похоть: и, содрогаясь от отвращения, я почувствовал внутри прежнее пламя, пробежавшее по мне.
Пусть бы древнее безумие задержалось на пути!
Рассмотрев внимательно лица этого грозного офорта, я нашел, что семинарист походит на меня; он так же худощав и с таким же печальным и пристальным взглядом. Это сходство отвратительно: намеренно ли оно, или случайно?.. Я внимательно рассмотрел гравюру и мне показалось, что лицо человека, впившегося в затылок спящей проститутки, подрисовано пером.
Да, здесь есть поправки. Кто их сделал: Эталь или Энзор? — Наверное, Эталь. Энзор меня не знает.
Зачем они мне это прислали? О! это гадко— так меня волновать. Я чувствую, что погружаюсь в неведомый мрак, мой ум мутится, мозг пылает, а сердце, словно оторвавшись, перевертывается и колотится в груди.
И этот Эталь обещал мне исцеление.
Человек с куклами
13 августа 1898 г. — Пьер де Тейрамон только что вышел от меня.
Тейрамон мой дальний кузен, — один из тех бесчисленных и отдаленных родственников, которые имеются в таком количестве у всей знати… Одно из свойств аристократии — эта свита родственников, отпрыски которой находятся повсюду — во всяком самом отдаленном провинциальном углу; привилегии и вместе с тем язва — эта армия родственничков, носящих тот же герб. Но Тейрамон один из тех редких родственников, которых я могу переносить: он даже единственный, с кем я поддерживаю некоторые отношения. Тейрамон — игрок и картежник: в училище он крал у меня мои шары; затем в городе он продолжал делать долги для своих игр в клубе и, так как
Но, весьма проницательный и юркий, Пьер постоянно относится ко мне с полным почтением. С видом денди, он постоянно притворяется игнорирующим все гнусности, которые распускают на мой счет, никогда не спрашивает, где я провожу время и что скрывают мои ночи; это испорченный малый, но очень тактичный. Это встречается редко, и я столько же признаю его достоинства, сколько и недостатки; таким образом, все то, что я об нем знаю, и все его поведение относительно меня, и все, что он мне говорил по поводу Эталя — все это заставляет меня думать, что Тейрамон явился ко мне по поводу Клавдия.
И, действительно, в течение двух часов он говорил со мною об Этале; и сквозь все недомолвки, и из разговора чрез пятое в десятое, я отлично понял, что он был встревожен моими отношениями с этим англичанином и что это беспокойство разделяют многие из моего круга, и что он был почти подослан моими родными и старинными приятелями. В Париже начали беспокоиться по поводу моей дружбы с этим англичанином и, хотя я не нахожусь в фаворе, мною начинают интересоваться, как всяким, кто подвергается опасности.
Однако Тейрамон не сообщил мне ничего определенно говорящего против Эталя, и его тысяча и один рассказ о его жизни в Лондоне и в Италии не представляли для меня решительно ничего нового. Я уже знал ряд его мистификаций с леди Клейвенор и другими дамами-аристократками. Пьер добавил несколько неприятных историй, раздутых вмешательством полиции, ускорившим отъезд Эталя гораздо более, чем его проигранный процесс. Как ни серьезны были эти истории, я не был ими нисколько удивлен. Эталь не был бы тем художником, каким он есть, если бы не был эротоманом! Но что меня совершенно разозлило и заставило задуматься, это — вопросы Тейрамона относительно сигарет с опиумом и относительно коллекции ядов у Эталя.
Говорят, он привез целый арсенал ядов из своего путешествия в Индию: таинственные яды, названия которых даже неизвестны в Европе, — изумительные, ошеломляющие, наркотические и возбуждающие самым ужасным образом чувственность, приобретенные на вес золота или в обмен на баснословные ценности у факиров и магарадж; целые губительные сокровища смертоносных порошков и напитков, способы употребления и приготовления которых он чудесно изучил и применял эту чудодейственную алхимию в самых темных делах… Рассказывали о порабощенной воле, о полном подчинении и абсолютном безволии, наступающем у мужчин, как и у женщин, после употребления известных духов или сигарет Эталя. Один из его друзей, бывший его товарищ по учению и художник, такой же как он, баловень моды, превратился в идиота, посещая около двух лет мастерскую Эталя.
Приготовленные им сигаретки возбуждали к самым ужасным дебошам, и молодая герцогиня де Сирлей будто бы скончалась, вдыхая в течение шести месяцев аромат странных и пленительных цветов, свойство которых — сообщать коже жемчужный оттенок и окружать глаза восхитительной синевой.
Так же опасен эликсир красоты, предлагаемый Эталем позирующим у него, от которого маркиза де Бикоском тоже умерла бы, если бы, по приказанию доктора, не прекратила свои сеансы. Чудесные цветы, сообщающие бледность и синие круги вокруг глаз, говорят, заключали в своем аромате зародыши чахотки. Из любви к красоте, из-за страсти к нежным тонам и томным глазам, этот Клавдий Эталь будто бы не стеснялся отравлять свои модели!